Анна Калинкина - Метро 2033. Сетунь [litres]

Михаил начал было надеяться, что все обойдется. Он упрашивал Ланку:

– Будь попроще, постарайся с кем-нибудь подружиться. И выкинь ты куда-нибудь свои камни, кости предков эти, а то люди косятся.

– Как ты не понимаешь. Миша, – говорила она. – Люди меня не любят, я же чувствую. А эти камешки – я беру их в руки, и словно бы они мне сил придают.

Роды у Ланки начались внезапно. Ночью Михаил проснулся оттого, что она толкала его в бок.

– Миш, больно, – выдохнула она.

– Какая боль? Схваткообразная? – спросил он, торопливо ощупывая ее живот. Почувствовал, как она напряглась, потом выдохнула. – Потерпи, так и надо. Давай до лазарета дойдем, пока ты всерьез рожать не начала.

– Миш, я не могу, – хныкала Ланка.

– Постарайся уж! – прикрикнул он. Про себя он молился, чтобы все прошло без осложнений. Поддерживая ее, помог добраться до подсобки, в которой был оборудован лазарет, устроил на железной кровати, покрытой матрасом в пятнах и застиранной серой простыней, и разбудил спавшую медсестру.

– Чего ж ты – другого времени выбрать не могла? – недовольно ворчала та. Ланка стонала, пытаясь лечь поудобнее. Михаил сидел рядом и думал, как быть, если что-то пойдет не так. С тоской вспоминал прежние времена, когда были и больницы, и инструменты, и лекарства. Тех, что сейчас находились в его распоряжении, явно не хватало. Ладно хоть обезболивающего пока было достаточно, об этом он позаботился во время вылазок на поверхность. И когда Ланка начала особенно громко стонать, сделал ей укол. Впрочем, кажется, укол не особо помог.

– Тужься! Дыши, – недовольно прикрикивала на роженицу пожилая медсестра, которой хотелось спать.

И наконец, младенец появился на свет – красный, сморщенный. Медсестра приподняла его за ногу, шлепнула по попе, и лазарет огласил рев.

– Мальчик, – одобрительно сказала медсестра. – Ой, а что это у него?

Михаил пригляделся. Сзади у ребенка отчетливо был виден небольшой хвостик.

Очень скоро о том, что сестра лекаря – а может, и жена – родила ребенка с хвостом, стало известно всем. По станции летели пересуды, и не последнюю роль в них играла Алла, которая уверяла – она давно знала, что этим кончится.

– Таким не место среди нас. Навлекут беду. Мало нам было горя? Катастрофа – наказание людям за грехи. А эти ничего не боятся. Продолжают грешить. Из-за них мы все пропадем, всех погубит гнев божий.

– Катастрофа – наказание людям за глупость, – фыркнула бывшая библиотекарша. Она и здесь занималась любимым делом – сталкеры приносили ей с поверхности книги, и она старалась приохотить отчаявшихся людей к чтению. Начальник станции это поощрял – поднять боевой дух, на его взгляд, было не менее важно, чем обеспечить народ продуктами. Но теперь боевой дух явно был подорван. На станции грозил воцариться бардак, и вновь из-за этой парочки. Начальник вызвал Михаила. Тот едва решился оставить Ланку с ребенком – они спали, возле них была медсестра, но слушая доносившиеся со станции гневные крики, она явно нервничала. Михаил решил попросить у начальника на всякий случай охрану для роженицы.

– Что там у вас еще? – недовольно спросил начальник. – Мне тут только чертей хвостатых еще не хватало. Чего вам по-человечески не живется?

– Это все радиация, – попытался объяснить Михаил. – Вода здесь плохая, не уберечься. А может, рудиментарный признак. Такие дети и раньше рождались, просто редко.

– Радиация, говоришь? А почему же Машка Кольчугина здоровую девку родила?

Машка тоже попала в метро беременной, Михаил вообще удивлялся, как она сохранила ребенка.

– Значит, на нее не так подействовало. Это непредсказуемо. Вон, у Полины вообще мертвый родился, недоношенный.

– Да, – вздохнул начальник, – может, оно и к лучшему.

Полину, девушку лет двадцати, изнасиловали двое парней еще в первые дни под землей, когда все словно с ума посходили. Начальник, железной рукой наводя дисциплину, приговорил насильников к смерти. Один ухитрился сбежать, но что касалось другого, начальник самолично привел приговор в исполнение. А потом у Полины случился выкидыш. Она отнеслась к этому равнодушно – кажется, после совершенного над ней насилия она словно оцепенела.

– Ладно, – сказал начальник, – ты мне зубы не заговаривай. Что мне теперь с вами такими делать?

– А можно пока часовых поставить к лазарету? – спросил Михаил.

– Ну вот, теперь я еще и людей должен выделять на охрану этой непутевой, – озлился начальник. – Что-то слишком много с вами хлопот. К тебе вопросов нет, ты станции конкретную пользу приносишь. А ее здесь только из-за тебя терпят. И то, чувствую, скоро конец придет народному терпению.

– Но это же глупость какая-то. Суеверие, – вспылил Михаил. – Вы что, будете слушать невежественных баб?

– Суеверие или нет, а я так думаю – бог шельму метит, – изрек начальник. – Нам тут жить, потому с людьми надо считаться. И прошу я тебя, лекарь, вот оправится она чуть-чуть – и ступайте с ней куда-нибудь. Ты-то можешь всегда вернуться, тебя мы знаем и примем. Но без нее. И без этого ее хвостатого… Я все понимаю, – примирительно поднял он руку, заметив выражение лица Михаила. – Ребенок, конечно, не виноват. Но и ты меня пойми – мне и так нелегко, постоянно голова болит о том, чтобы прокормить такую уйму народа. И так все нервные, только и смотрят, на ком зло сорвать. И если в ближайшее время кто-нибудь из сталкеров не вернется с вылазки или придет без добычи, как бы они не подумали, что причиной тому – твоя сестра или кто она тебе, и маленький уродец. Попадется она им под горячую руку – потом, может, и жалеть будут, а дело уже сделано. Так что, за ради бога, уведи ее побыстрей отсюда куда-нибудь.

– Ладно. Подумаю, – вздохнул Михаил.

А ночью ему приснился странный сон – адские сполохи, и ребенок, на глазах меняющийся. Тельце его вытянулось и покрылось грубой чешуей, рот превратился в зубастую пасть, хвост стал толще и длиннее и свернулся кольцом, а сзади раскрылись перепончатые крылья. Существо дохнуло пламенем, и чей-то голос нараспев произнес: «Драконы всегда женились на сестрах». Михаил проснулся в холодном поту, проклиная начальника с его разговорами о чертях.

Проблема была еще в том, что Ланка проявляла полнейшее равнодушие к ребенку. Сначала даже кормить не хотела, отворачивалась. Что было тому причиной – хвост или обида на неизвестного ему отца младенца, а может, шок оттого, что жизнь так изменилась, Михаил не знал. Но он прикрикнул на нее, и она нехотя принялась кормить ребенка, хотя лекарь и сам иной раз думал, что лучше бы младенцу было умереть при родах. Но раз уж дитя появилось на свет, как было не дать ему шанс? То ли клятва Гиппократа, то ли что еще не позволяло Михаилу переступить через человеческую жизнь, хотя он чувствовал, что в новой действительности такая сентиментальность скоро будет неуместной. Вопрос встанет ребром – либо ты, либо тебя.