Михаил Ахманов - Ливиец

Подобрав несколько камней, я лег на спину и замер. Небосвод надо мной был высок и прозрачен, солнце, висевшее низко над рваной линией утесов, уже струило потоки жары, но это ощущение было привычным и приятным. Наверное, кто-то из моих далеких предков происходил из Африки, иначе откуда эта любовь к теплу и жгучему яростному свету? Возможно, то был бедуин, скитавшийся в Сахаре, или скотовод-банту с равнин у озера Виктории, или что-то совсем экзотическое, бушмен или пигмей… Их сейчас не осталось, все эти малые народы, как и негроидная раса, не пережили времен Большой Ошибки, но мы несем в себе их гены, и значит, жизни их не потеряны, не растворились в прошлом навсегда. Жаль, что нельзя их вернуть, наделив телами… Жаль! Но сколько народов исчезло на Земле бесследно – одни пережив пик могущества, крушение своих империй, другие тихо и незаметно покинув сцену? Египтяне и ливийцы, мидяне, эламиты, финикийцы, эллины, ацтеки, полинезийские племена… Но кровь их струится в наших жилах, и мы, их благодарные потомки, стремимся познать их жизнь, их расцвет и неминуемый закат.

Гриф-стервятник сел на край скалы, за ним еще пара. Сквозь узкую щелку между сощуренными веками я видел темные бусинки глаз, острые кривые клювы, когти и морщинистые лапы. Неаппетитная еда, но другой не сыщешь среди этих скал… Пять или шесть килограммов мяса, пол-литра крови…

Я стиснул камень. Птицы медленно подбирались ко мне, поглядывали недоверчиво, делали скачок вперед и два назад, вертели головами на длинных голых шеях. Вероятно, на их вкус я был слишком свежим, еще не протухшим, но при наличии стаи конкурентов выбирать не приходилось. Дождавшись, когда первая приблизится метра на четыре, я резко приподнялся и метнул снаряд. Замах был слабый, но мой носитель оказался опытным охотником – камень попал грифу в голову, ошеломил его, а в следующий миг я ринулся к добыче на четвереньках. Шейные позвонки хрустнули под моими пальцами, два других стервятника снялись со скалы с негодующим клекотом. Присев на корточки и тяжело дыша, я принялся выщипывать перья с птичьей грудки.

Пробудился Павел.

«Ты собираешься это есть? Эту гадость?»

– Что за претензии? Ничем не хуже паштета из лягушачьей печенки, – пробормотал я.

«Вонючий стервятник? Сырой?» – Кажется, он был в шоке.

– Ты видишь где-то тут огонь и сковородку?

Павел исчез. Все-таки я ощущал его присутствие – так, как чувствуешь человека, стоящего за спиной. Но сейчас он отключился от всех рецепторов, прежде всего от обонятельных, тактильных и вкусовых, а заодно от зрения и слуха. Оно и к лучшему, подумал я, прокусывая жесткую, в остатках перьев кожу.

Жажда и голод превозмогли отвращение. Я высосал кровь, съел немного мяса и, спустившись со скалы, залез в небольшую пещерку, где было относительно прохладно. Меня клонило в сон – верный признак, что организм восстанавливает силы. Подчинившись этому желанию, я проспал все утро, затем перекусил – основательнее, чем в первый раз, и опять уснул. Когда я открыл глаза, самое жаркое время миновало, солнце уже касалось скал на западе, и ветер был не так горяч. Расправившись с остатками стервятника, я поднялся и, пользуясь последним светом, стал осматривать скалы и камни. Мне была нужна вода – точнее, тропинка, которая приведет к источнику, а затем и к обитаемому оазису. Насколько я помнил, их в окрестностях было четыре – Уам-Неш и Хасса в трех днях ходьбы и еще два подальше. Почти безотчетно я уже мерял расстояние не в шагах и километрах, а единицами времени, так, как измеряют в пустыне – день, половина или четверть дня, темная или лунная ночь.

Эта выдалась лунной, и по тропе, которую я наконец обнаружил, идти было легко. Вполне легко, если не считать мелких неприятностей. Ноги мои дрожали, грудь горела, пылающее горло жаждало влаги, но это были привычные и потому вполне терпимые неудобства. Как-никак стервятник пошел мне на пользу – я мог передвигаться и знал, что доберусь до колодца или источника еще до солнечного восхода. Это подсказывали опыт и инстинкт: из оазиса ходили к могильнику, а люди пустыни совершают переход от воды к воде.

Скалы кончились, земля пошла вниз, мелкий колючий щебень постепенно переходил в пески. Не совсем безжизненные – тут и там торчали кустарник и клочья высохших трав, где-то далеко выли шакалы, и иногда гиены отвечали им издевательским хохотом. Пахло нагретым камнем, пылью и теми неуловимыми флюидами, что плывут ночью над сухой саванной – то ли запах антилопьих стад, то ли душок перепревшего слоновьего навоза, смешанный с ароматом колючей акации.

«Куда мы идем?» – спросил, оживая, Павел.

«К воде, – ответил я. – Тут должна быть вода на пути в оазис».

«В оазис?»

«Да. Скорее всего, Уам-Неш. Там селение ливийцев ошу, клан Леопарда».

«Откуда ты знаешь?»

Я пожал плечами.

«Доводилось бывать в этих местах лет триста назад. Но здесь, похоже, ничего не меняется – может быть только, что Волки из Хасса вырезали Леопардов из Уам-Неш или наоборот».

Павел примолк – видимо, обдумывал такой вариант событий. Затем в голове у меня раздалось:

«Ты сказал, что кладбище временное. Почему?»

«Настоящих кладбищ у ливийцев нет, ни могильников, ни гробниц или иных захоронений, – пояснил я. – Мертвых относят в уединенное место, недоступное хищникам, но такое, где насекомые и птицы могут очистить плоть с костей. Затем череп и кости зарывают в хижине или рядом с ней. Все это – хижина, двор с очагом, загон для скота – называется гачир, что означает «жилое место». Предки, закопанные в земле, охраняют его от бед и несчастий. В гачире можно ночевать, не опасаясь демонов пустыни».

«И много их?»

«Хватает. Кажжа – демон сухого песка, теен – демон зыбучего, утт* – демон щебня, смешанного с песком, чиес – демон пещер и углублений в скалах. Еще есть илакка*, демон ветра, и множество мелких вредных тварей, что обитают на гребне дюны и у ее подножия: с подветренной стороны – саенна ор*, с наветренной – саенна ри*. Все эти демоны…»

«Черт с ними, – прервал мою лекцию Павел. – Ты лучше мне вот что объясни: покойников на кладбище таскают, а парень, в которого мы вселились, сам пришел. Добрался с пробитой башкой до скалы, влез на нее и решил помереть. С чего бы?»

«Это вождь племени, – мысленно произнес я. – Старый предводитель Леопардов-ошу, который начал терять силу и не смог справиться с молодым соперником. Тот взял все: его власть, его жен, его хижину, его ожерелья и браслеты. Оставил только наголовную повязку, знак вождя, с пятью переломанными перьями. Старик пришел сюда умирать. Таков обычай: слабый уступает сильному».

«Неразумные народные массы всегда следуют за сильными, а не за мудрыми, – отозвался Павел. Потом спросил: – Теперь мы идем в становище этих ошу?»