Михаил Ахманов - Солдат удачи

– Что же я мог сделать? – возразил Дарт, опуская глаза. – Я всего лишь наемник, а значит, игрушка чуждых сил, раб обстоятельств…

– Вы – не игрушка и не раб! Вы – человек благородной крови! Я понимаю, обстоятельства есть обстоятельства… они довлеют над нами, и часто мы не можем их переменить… Но всюду и везде обязаны повиноваться велениям чести! Помните об этом, друг мой!

– Помните! Помните! – вскричали щекастый и юный щеголь, и Дарт с удивлением почувствовал, что кто-то из них пинает его ногами в ребра. Совсем не по-дружески, а с неприкрытой злостью.

Он завертел головой, и щекастый с бледным внезапно исчезли, вместе с харчевней, столом, бутылями и кубками, оставив их с юношей наедине. Пинки продолжались. И юноша выглядел как-то странно – не прежний друг, а будто иная, совсем незнакомая персона.

– Что вы себе позволяете, сударь? – с холодной яростью вымолвил Дарт, касаясь рукояти шпаги. – И почему?

– Почему? – Юноша наклонился над ним, и лицо его стало меняться, словно у анхаба-метаморфа: пропали усы, зрачки из черных сделались серыми, губы – более яркими и пухлыми, а прядь смоляных волос, свисавшая на лоб, вдруг превратилась в золотистый локон.

– Почему ты валяешься здесь, рядом с хвостатым отродьем, упившимся тьо? – сердито кричала Нерис. – И почему от тебя разит, словно из вонючей фляги? Ты пробовал перебродивший сок? Даннитское зелье, которым они травят насекомых – тех, что водятся в их шкурах? Отвечай, маргар! Ты пил его? И ты еще не умер?

– Отнюдь, моя красавица. Я жив и даже не опустил хвост.

Дарт поднялся на ноги, чувствуя, что плоть его не так воздушна и легка, как днем. Тучи затягивали небо, стало темнеть и холодать, поток струился быстрее, торопясь из полярного океана к кольцевому, а флот уже поворачивал – но не налево, а направо, не к поросшей зеленым лесом земле каннибалов, а к более гостеприимным берегам рами. Тут, за мысом, была просторная бухта среди индиговых мхов, зарослей синих коленчатых бамбуков и деревьев харири. Мхи выглядели густыми и сочными, бамбук – прямым, словно корабельная мачта, а деревья – похожими на пучки длинных плоских досок в серой коре, торчавших прямо из земли, причем были усеяны вместо ветвей и листьев крепкими шипами и большими, размером с конскую голову наростами. Харири играли важную роль в хозяйстве аборигенов: доски-стволы годились для лодок и кораблей, шипы – для наконечников пик, а из наростов гнали беловатый сок, напоминавший молоко.

– Мне приснился вещий сон, – сказал Дарт, всматриваясь в близкий берег.

– От тьо? Пьющим тьо Предвечный не посылает снов! Таким, как этот! – Презрительно оттопырив губу, Нерис пнула храпевшего Рууна. – Ты валялся рядом с ним, а вещие сны даруются мужчине, который спит на ложе ширы!

– Тем не менее я видел сон… видел уголок Парижа… уютное место, где едят и пьют… видел кубки, полные вина… видел друзей, чьи лица почти позабыты, и слышал их речи…

– Что же они сказали? – Женщина с недоверием прищурилась.

– Напомнили о долге… и о прошлом, – ответил Дарт.

Он смотрел на Нерис, но перед ним плыло лицо Констанции.

Как всегда, Дарт поднялся в ранний час, в сумерках, еще не сменившихся алым утренним временем. Покинув каморку, отведенную им на втором – почетном – этаже башенки, он вышел на галерею, где, опираясь на копья, дремали часовые, и принялся размышлять о вчерашнем видении.

Ментоскопирование, которому он подвергался на Анхабе, не было мучительной или насильственной процедурой. Смысл ее состоял в том, чтобы получить сведения о Земле и поисках, проведенных в других мирах, считать объективную информацию, не искаженную словесной передачей. Все, что случилось в период вояжа, все увиденное и услышанное, все действия разведчика, его ощущения и мысли переходили в мнемоническую запись, служившую баларам Ищущих источником для анализов и размышлений. Эти сведения не исчезали совсем из ментоскопируемого мозга, но погружались в такие его глубины, откуда извлечь их Дарт не мог. То было частью платы за жизнь и молодость, взимаемой анхабами; он владел не своими воспоминаниями, а лишь их смутным призраком.

Но неужели память его пожелала проснуться? Здесь, на Диске? Раньше он не видел лиц друзей – они скрывались в тенях, таились под широкополыми шляпами, неразличимо мерцали в полумраке. Но на этот раз… На этот раз он разглядел их и вспомнил! Пусть не имена, но хотя бы лица… И друзья говорили с ним! Напоминали о рыцарском долге! Призывали уменьшить жертвы, если нельзя исправить всего содеянного…

Он просидел на галерее до тех пор, пока данниты на берегу и на плотах пробудились, привели в порядок мех, сняли тенты, защищавшие от дождя, погрузили корзины со съедобными плодами и развернули паруса. Вскоре рой катамаранов покинул гостеприимный берег, затем вода у края бревен вспенилась и забурлила – это стали трудиться таинственные бхо, прикрепленные к днищам плотов, – и флотилия медленно, с неторопливым величием выплыла из бухты.

Позавтракав сладкими мучнистыми клубнями и беловатым соком харири, Дарт поднялся на смотровую площадку. Роль ее выполняла кровля третьего этажа, обнесенная столбиками с перилами; здесь стоял большой барабан с деревянными колотушками и находились два барабанщика и три сигнальщика с горнами-раковинами. У барабана маячила плотная фигура Кордоо. Он грыз продолговатый оранжевый плод, сплевывая за перила мелкие семечки.

Приблизившись к адмиралу, Дарт досадливо сморщился, крякнул и с натугой присел.

– Милость Элейхо к тебе, почтенный Кордоо! Пусть не опускается твой хвост!

Адмирал вытер сок с заросшего рыжей шерстью подбородка и повернулся к нему.

– Дважды Рожденный? Хрр… Слышал я, что ты перепил Рууна? Шира очень гневалась… Кричала так, будто ее терзают водяные черви.

– Я ее успокоил. Синий период – лучшее время для того, чтобы успокаивать женщин.

– Верно, – согласился адмирал, швыряя за борт шкурку от плода. – Но все-таки жаль мне вас, самцов рами! У каждого – по самке, а то и по две-три… и каждую надо успокоить и наделить дитем… Великий труд! От того и живете вы меньше циклов, чем ваши женщины.

– Лучше жить недолго, но весело, – возразил Дарт, поворачиваясь к корме. – Но я хотел бы поговорить об иных вещах, сын двадцати отцов. Взгляни на реку – здесь она петляет, мы видим ее до поворота, а что за мысом… во-он за тем… – он показал рукой, – мы разглядеть не в силах. А значит, не заметим, как подкрадывается враг.

Река в этих краях была другой, чем около острова Вау – не то чтобы петляла, но плавно изгибалась, поворачивая то к землям рами, то к зеленым джунглям, обители волосатых дикарей. Кроме мысов и отмелей, заросших высоченным тростником, тут попадались островки и даже целые архипелаги, иногда песчаные и низкие, но временами покрытые лесом или нагромождениями скал. По этой причине река просматривалась лишь на два-три лье, и флот тиан мог незаметно приблизиться к даннитам.