Игорь Николаев - Железный ветер [Весь цикл в одном томе]

– Итак… – Светило математики, символ превосходства науки Второго рейха, с выражением искреннего, почти детского счастья на лице взялся за рубильник.

Вначале не происходило ничего необычного. Точнее, необычного было много, но Франц давно привык к взрывам, молниям и прочим светошумовым эффектам, свидетелем которых столь часто становился. Все гудело, жужжало и потрескивало. Под потолком замигал никогда не выключавшийся светильник – аппаратура забирала слишком много электричества. Значит, снова начнутся жалобы соседей снизу. Пропп с трудом сдерживал зевоту и ждал, когда же все это закончится.

Стрелка амперметра подползла к сорока амперам, лампы под крышей мигнули особенно сильно и неожиданно что-то изменилось. Некое ощущение возникло у Франца под ложечкой, поднялось вверх. Заболели глаза, нижнюю челюсть укололо, будто зубные корни завибрировали мелкой дрожью. В пыльном воздухе лаборатории возникло странное гудение, очень низкое, уходящее почти в инфразвук. Поначалу Проппу даже показалось, что ему чудится, но нет – гудение росло, словно тяжелело с каждой секундой. Ассистент помотал головой, но неприятное ощущение резонирующего черепа лишь усилилось.

Тонко задребезжала ближайшая к нему вертикальная пластина. Ее поверхность словно подернулась мутной рябью – сверхчастая вибрация смазала очертания предмета. Затем вторая полоска буквально застонала, тоном выше. Еще и еще одна. Прошло меньше минуты, и весь круг пел в слаженном хоре, как будто целый оркестр камертонов.

– Получается, получается! – проговорил профессор, впавший в транс. – Оно все-таки сработало… Смотрите! – Он дернул Проппа за рукав и указал на сверкающий шарик под потолком.

По резонаторам бегали хорошо знакомые фиолетовые молнии, но теперь они, словно щупальца спрутов, тянулись к шарику, от прикосновений тот вздрагивал, потом молнии оплели его со всех сторон.

– Да-а-а… – протянул Пропп, не понимая, то ли радоваться, то ли бежать. Гудение конструкции профессора отзывалось в самой сердцевине костей, давило на уши. Глаза болели, словно залитые свинцом, зубы как будто готовились пуститься в пляс, сорвавшись с определенных природой мест. Шарик полностью исчез в переливающейся сфере, блистающей всеми оттенками красного и фиолетового, вокруг нее оформилась яркая сиреневая корона, выбрасывающая протуберанцы потустороннего света.

– П-п-рофессор, а не выключить ли это?.. – дрожащими губами вымолвил Пропп, чувствуя нарождающуюся панику. Ассистент автоматически бросил взгляд на часы, и слова замерзли в его устах. Стрелки вращались в обратном направлении, минутная бешено крутилась, часовая совершала оборот лениво, но так же заметно. Пропп моргнул, стараясь прогнать наваждение, но обратный бег хронометра продолжался. Светящаяся сфера все расширялась, она будто втягивала в себя окружающие звуки и весь посторонний свет. В лаборатории сгустились сумерки, гудение усилилось и неожиданно перешло в скрежещущий визг, разом подпрыгнув до невыносимой высоты.

– Выключайте! – истошно возопил профессор, забыв, что рубильник у него в руках.

Толстая, похожая на лохматый шнур молния прыгнула на провод низкого напряжения, рассыпая гаснущие сиреневые искры. Затем шнур скакнул на приборный щиток, и лаборатория утонула в ярчайшей вспышке. От щитка с пробками во все стороны разлетелись облачка фарфоровой пыли, огненно-красным росчерком пролетело, то, что было предохранителем. Франц рухнул на колени, прикрывая голову руками. Пол вздрогнул, с потолка крупными хлопьями посыпалась штукатурка.

И все закончилось.

Ассистент медленно пришел в себя. Прямо перед его носом высилась лейденская банка, но что-то в ней было не то… Что-то неправильное – стеклянная поверхность обрела новый, несвойственный металлический отблеск. Пропп достал из кармана карандаш и осторожно постучал о гладкую поверхность, та отозвалась глухим, совершенно не стеклянным звоном.

– Ой… – только и смог произнести ассистент. – Кажется, я очень сильно перепутал плюс и минус…

Он поднял голову и в первое мгновение не понял, что изменилось, а затем сообразил и почувствовал, как струйки пота потекли по спине – все до единой пластины рассыпались в мелкую невесомую пыль, вздымающуюся смерчами от любого дуновения.

Айзек Айнштайн благоговейно взирал на сгоревший щиток.

– Пропп, посмотрите на это… – прошептал он.

– Он перегорел, – осторожно сказал Франц.

– Пропп, вы идиот! – взорвался Айнштайн, но в его словах не было злости, лишь безграничное кипение эмоций. – Смотрите на приборы!

Вольтметр сгорел и заплавился в положении «стрелка вправо до упора». Амперметр, напротив, отклонился влево от нуля. У ассистента отвисла челюсть.

– Амперметр показывал, какой ток мы забирали из сети, – прошептал как в трансе профессор. – В момент взрыва мы забирали меньше нуля ампер. И вот это. – Он сделал величественный жест. – Как, по-вашему, с нашими жалкими пятью киловаттами мы могли бы это сделать?

Внизу нарастал шум, многоголосые крики и проклятия, приглушенные стенами. По-видимому, прочие жильцы прочувствовали эксперимент на собственной шкуре, но оценили его далеко не так оптимистично, как автор.

– Часы! Вы видели часы и стрелки!? – вопиял Айнштайн, он метался по разгромленной лаборатории, похожий на призрака, серо-белые полы распахнутого халата мелькали за ним подобно крыльям, глаза сверкали. – Вы понимаете, что это значит?!

И Франц понял. Он посмотрел на сгоревший амперметр, на остановившиеся часы, черную пыль на полу.

– Сила, – только и смог вымолвить он. – Энергия.

– Именно! Именно! – воскликнул Айнштайн. – Электромагнитный импульс, который способен так воздействовать на часовой механизм, сжег бы дом, а от нас остались бы только обгоревшие кости! Энергия!

Он остановился, потрясая сухим кулачком, словно грозил невидимому собеседнику.

– Вот так и делаются мировые открытия «людьми с нефизическим складом ума»! – истово провозгласил он. – «В физике все уже открыто и у вас нефизический склад ума», как же! Я знал, что это возможно, я знал!

Лестница за дверью немилосердно заскрипела, сотрясаемая тяжелыми быстрыми шагами. Мгновение спустя сама дверь открылась от хорошего пинка.

– Профессор! – Это был Дирлевангер, всегда спокойный как гробовщик, абсолютно инертный и безразличный ко всем неприятностям, что доставлял окружающим Айнштайн. Если уж он вышел из себя, значит, и в самом деле стряслось что-то невероятное. – Черт побери, я понимаю, научное светило и все такое, но это уже никуда не годится!

Возмущенный обыватель поднес к самому носу Айзека непонятный предмет, что-то очень знакомое, но в то же время отличающееся странной несообразностью.