Игорь Николаев - Железный ветер [Весь цикл в одном томе]

– Да. Вы сумели заполучить меня, вы украли мои идеи, но без самого главного – системы компенсации – «эффект» бесполезен. Все мои тайны здесь. – Айзек коснулся пальцем виска. – Но для вас они все равно что на Луне. Вы бессильны.

Томас почти с жалостью взглянул на профессора, переживающего мгновение торжества. Айнштайн был искренне уверен, что возраст и изношенное сердце надежно прикрывают его от любых понуждений. Нобиль «ягеров» чувствовал почти что жалость к несчастному старику, который по собственному неразумию отринул все блага, которые гарантировало ему происхождение и милость отцов Нации. Сколько времени упущено, сколько полезного не сделано. Ученый мог сказочно обогатить мир своими открытиями. Мог обрести подлинное бессмертие в благодарной памяти тех, кто в силу происхождения и живого, гибкого ума способен в полной мере оценить величие его гения.

Мог… Но собственными руками оттолкнул спасательный круг, протянутый тогда и повторно предложенный сейчас. И, значит, никакого снисхождения, никакой жалости отступнику.

– Вы ошиблись, господин Айнштайн. Вы рассуждаете разумно и логично, но все равно – ошиблись. Здесь и сейчас совершенно добровольно и со всей ответственностью вы согласитесь служить нашей идее и цели. Я обещаю.

– Океан будто ложкой мешают… «Легкая вода»! – тихо проговорил акустик, но его шепот прозвучал подобно крику.

Субмарине угрожает много опасностей, но большинство исходит от рук человеческих. Поломки, неисправности, ошибки навигации и технического обслуживания – за редкими исключениями человек сам создает себе неприятности. Однако есть два проявления стихии, которые смертельно опасны для подлодки, независимо от ее состояния. Первое – внезапное изменение уровня термоклина. Как правило, граница разнотемпературных слоев пролегает примерно на одной глубине, которая изменяется не очень значительно. Пользуясь этим, подлодки часто «ложатся» на термоклин, экономя энергию и сжатый воздух. Тогда субмарина уподобляется обычному надводному кораблю, только роль «воды» исполняет холодный, плотный слой, а «воздуха» – теплый, разреженный.

Однако иногда граница совершает резкий перепад, и температурный рубеж резко опускается вниз. Если субмарина движется с хорошей скоростью, а капитан не слишком расторопен, есть риск резко уйти на дно, скатившись по термоклину, как по скользкому склону горы. Сейчас, в эпоху сверхпрочных многосоставных корпусов это не так опасно, но в прошлом, на заре освоения Глубины, не один искусственный аппарат погиб от неожиданного провала и скачка забортного давления.

Второе явление также связано с плотностью воды, но имеет совершенно иную природу. Земная кора на дне океана заведомо тоньше, и в районах разломов, а также вулканической активности временами происходит прорыв больших объемов газа. В этом случае обычная морская вода превращается в своего рода «газировку», «легкую воду» с очень низкой плотностью. Иногда настолько низкой, что судно не в силах держаться на ней…

И то, и другое встречается очень редко, гораздо реже неприятностей чисто технического характера, но «салазки» и «легкая вода» вызывают суеверный страх у подводников. Примерно так же, как обычные люди боятся акул и ядовитых пауков, хотя обычные авто- и паромобили ежегодно уносят во много раз больше жизней, нежели самые свирепые, голодные и ядовитые животные.

Шелест и свист в наушниках приближались и усиливались, переходя в булькающий гул, и было понятно, что эсминец «семерок» не стремился к «Пионеру», а стремглав удирал от «легкой воды», идущей широким фронтом. Но в районе Аргентинской котловины такая напасть появиться просто не могла – неоткуда. Тем более в таком количестве и внезапно, без сопутствующих признаков.

– Никаких донных прорывов и газовых выбросов, вода просто меняет структуру… – докладывал акустик. Крамневский отдавал быстрые, четкие команды, повинуясь которым «Пионер» начал разворот, гребные винты закрутились быстрее, разгоняя две тысячи тонн металла. В гуле «легкой воды» можно было не опасаться, что противник услышит шум механизмов субмарины, аккуратно прибавляющей ход. Не осталось времени прикидывать по карте, и Илион доверился собственному чутью, соотнося в уме примерную скорость «Пионера», линию разворота, приближение «газированного» фронта и допустимый уровень шума. Они успевали, проходили по самой границе, но успевали развернуться с вектором движения примерно в сорок пять градусов от курса эсминца. После этого можно было дать полный ход, минимально рискуя обнаружить себя. А под водой «Пионер» способен выдать больше тридцати узлов скорости, уйдя от любой аномалии.

В отсеках мигали красные лампы – сигнал общей тревоги. Каждый находился на своем месте, делая назначенную работу. Доктор Радюкин лежал на узкой койке, крепко ухватившись за поручни, и лихорадочно вспоминал, все ли образцы закреплены надлежащим образом и запер ли он ящик с записями. Было бы неудобно собирать их по всей каюте, случись что-нибудь… А что может случиться? Егор Владимирович закрыл глаза и начал молиться.

– Бля! – уже не выбирая слов воскликнул акустик. – Накрывает!

И накрыло. Шум миллиардов газовых пузырьков, рождающихся в морской пучине, резко изменился, буквально набросился на «Пионер», охватив со всех сторон ревом кипящей воды.

Не было времени гадать, как такое вообще возможно и какой демон мешает океан дьявольской ложкой. Вся вода вокруг подлодки превратилась в газированный коктейль, в котором и плотик не удержался бы, не то что многотонная махина.

Размашистым движением Крамневский пристегнул себя к креслу страховочным поясом и щелкнул тумблером внутрикорабельной связи, вызывая реакторный отсек. Одновременно он быстро и четко скомандовал:

– Полный вперед, задаем дифферент на корму, носовые и рубочные рули на всплытие, кормовые на погружение, цистерны не продуваем!

Даже на фоне геотермальной аномалии, которая точно не «гео», экстренную продувку почти наверняка вычислит самая скверная гидроакустическая станция на расстоянии в десятки километров. С тем же успехом можно просто всплыть, открыть люк и помахать эсминцу рукой. Вражеский корабль все еще близко, слишком близко…

– Десять узлов, прибавляем!

Приказав реакторной команде выдать полную мощность, Крамневский взглянул на глубиномер. «Пионер» мог уверенно погружаться на два километра. Корпус был рассчитан на два с половиной. Теоретически, в зависимости от состояния забортной воды и еще множества непредсказуемых факторов, подлодка могла опуститься до трех километров. Ниже ждала безусловная смерть.