Иннокентий Соколов - Ленинград-28 [СИ]

Все Юрка — свет умер вместе с тобой. Вставай сукин сын, открывай глаза.

— Слушай и запоминай — сказал Пашка.

И Юрий слушал. И запоминал, конечно же, — куда деваться.

И несся потом, не чуя ног под собой — спешил домой, к старухе самогонщице, чтобы выполнить первое поручение Бугая. Какое поручение? Гм, ну это секрет, не то чтобы большой, но и не маленький. Старухе бы поручение не понравилось точно, хе-хе…

Юрий перебегал дорогу, бормоча под нос. Он что-то тихонько спрашивал и сам себе отвечал разными голосами. Подхихикивал в предвкушении. Так замечтался бедолага, что не услышал рев клаксона.

И даже потом, когда мир завертелся в глазах, а асфальтовое покрытие то приближалось, то улетало ко всем чертям, а тело стало враз невесомым — даже тогда Панюшин искал точку опоры, чтобы оттолкнуться, чтобы преодолеть, наконец, несчастные сотни метров, что отделяли его от заветной мазанки.

Мир не останавливался — вертелся гад, рассыпался цветастыми фрагментами — мелькали незнакомые лица, кто-то на кого-то кричал, выла сирена скорой помощи.

Панюшин упрямо отталкивал руки, что лезли в лицо, пытаясь щупать, теребить, отвлекать от поставленной цели. Он злился, кричал что-то несусветное, называл фамилии, звал кого-то по имени-отчеству, а потом и вовсе понес такую чушь, что вытянулись лица у прибывших на место происшествия работников скорой помощи — и побежали они перепуганные звонить куда следует, и уносили его торопливо, подальше от любопытных глаз.

Машина неслась по улицам города; руки в резиновых перчатках умело переломили ампулу, и тонкая иголка шприца проткнула огрубевшую Юркину кожу.

А потом уже была темнота, в которой раздавались голоса. Вернее не так — сначала была тьма, и потом уже ее отделили от света. Света оказалось много, и уже из него раздавались голоса.

Два голоса — знакомый и не очень.

— Живой?

Панюшин неохотно разлепил веки. Носки ботинок командира спецотряда оказались заляпаны дерьмом. Вернее один носок — второй покачивался в воздухе. Козулин сидел на стуле, заложив ногу за ногу. В руках он держал подобранный с пола листок. В глазах капитана светилось нездоровое любопытство.

— Слушай, Юрка, тут такого понаписано — ни хрена не разобрать. Например — что такое «оператор реальности»? Не знаешь?

Юрий оттолкнулся от грязного пола. С трудом принял вертикальное положение.

В глазах все плыло, из носа потянулись к подбородку две кровавых дорожки. Уши заложило, отчего все звуки казались отраженными от множества поверхностей. Панюшин машинально поднес руку — вот черт, из ушей тоже текло. И только увидев кровь на пальцах, Юрий тихонько завыл:

— Суки… твари!

Козулин нахмурился.

— Хорош придуриваться. Вижу же, — все в порядке!

Панюшин не ответил. Он покачивался в стороны, уставившись безумным взглядом в пространство.

Козулин зевнул. Равнодушно смял листок и бросил его на пол. Потянулся.

— Мля, как же долго-то! Засиделся… Час почти ждали тебя мудака. Ладно, вставай уже… меломан.

Вычислительный центр представлял собой продолговатое помещение. В несколько рядов стояли столы без ящиков, уставленные остатками аппаратуры — все как один треснувшие мониторы с пожелтевшими корпусами, покрытые пылью системные блоки компьютеров с выломанными платами, обрывки проводов там и тут — кто-то основательно постарался привести в негодность все оборудование центра.

Юрий сидел, упираясь коленями в холодный бетон — пластиковое покрытие пола оказалось местами содрано, словно неизвестные разрушители искали нечто важное, ради чего стоило поднапрячься. Крови было немного — всего-то несколько капель, застывших на полу бурыми пятнами. Отчего же тогда так страшно? Панюшину казалось, что сама жизнь выходит из него, вытекает кровавыми дорожками, пачкая щеки и подбородок.

Голос в трубке определил контрольные точки — первая и вторая лаборатории. Уже сейчас, Панюшин догадывался о том, что найдет там. Он ухватился за краешек ближайшего стола и попробовал подтянуться.

— Ух, ты! — подал голос капитан. — Уже лучше. Ну-ка, Юрка, соберись!

Панюшин ухмыльнулся. Похожие пожелания, только в разных интерпретациях, он слушал всю жизнь. Вот только следовать им получалось не всегда. Сейчас именно нужно собраться, но как сделать это, когда в ушах гул, в глазах серая муть, а в теле поселился чужак, который решил взять на себя управление мышцами, но при этом совершенно не соображает, как правильно осуществлять задуманное.

Он попробовал еще раз. Стол дрогнул и заскрипел, принимая тяжесть Юркиного тела. Панюшин скосил глаза — гвоздодер лежал на полу. Жаль не дотянуться сейчас. Ох, капитан, капитан — улыбнись что ли. Ты же сам обещал, что придет время веселиться. Что-то подсказывает Юрке, что это время на подходе. Дайте только сообразить что к чему.

Или хотя бы подняться с гребаного пола.

Он ухватился обеими руками за угол стола. Ну-ка старик, поддержи на время непутевого товарища — и ты, и я лишь обломки прошлого. Сейчас только, отдохну немного…

Мир менялся в глазах, неизменным было только одно — присутствие ненавистного капитана. Тот уже давно встал со стула и наблюдал за попытками Юрия, даже не думая помочь. Издевался гад.

Юрий встал на ноги. Ну, как сказать встал — уперся локтями в грязную столешницу, ухватившись пальцами за край. Гул в ушах и не думал стихать — просто поменял тональность, стал тоньше, противнее. Ноги дрожали, словно отвыкли от тяжести тела, во рту появился кислый привкус, а на лице хитрая улыбка. В одном командор-Козявка не соврал — на бобине оказалось многое, но к счастью не все.

Только сейчас, приняв более-менее устойчивое положение Юрий понял — его обвели вокруг пальца. Гул в ушах начал стихать, но сотни голосов ворвались в уши — достойная замена. Некоторые из них были смутно знакомы, но среди них не было того, единственно нужного — голоса, который мог бы объяснить, где искать недостающее. Голоса, который звучал в трубке телефона.

Воспоминания Панюшина — россыпь разноцветных картинок-пазлов. Собирать из них нечто цельное — задача не из легких. Да и занятие это, наверняка раздражает — но иного способа обрести себя, у него нет.

Копаться в воспоминаниях — дело неблагодарное. Никогда не знаешь, что отыщешь.

Вот и Юрка не знает.

Свет и голоса в нем. Спорят о чем-то, переругиваясь хриплым шепотом. Пахнет лекарствами и хлоркой — самое плохое сочетание запахов, какое только можно представить.

Юрка разлепил глаза — блестящий кафель на стене. Стыки между кафельной плиткой грязно-серого цвета. Кафель не новый — видны трещинки и бурые пятнышки засохшей крови. Их не много — можно даже попробовать сосчитать.