Даниил Калинин - Рогора. Дорогой восстания

Впрочем, почти сразу ее сменила спасительная тьма…

Проход сквозь Каменный предел. Авангард лехского войска

Фряжские наемники

– Отто, проклятье, впереди идет бой!

– И что будем делать, капитан? Будем прорываться, оставив пушки с частью аркебузуров как прикрытие?

Помощник-лейтенант нервно сжал тонкие губы так, что они слились в одну полоску, в серых же его глазах отражается не только мужество ветерана, побывавшего в сотне переделок, но и легкая растерянность.

Плохо!

– Смотрите, капитан! Один из степняков выехал вперед!

И точно, из черной массы всадников, обряженных в звериные шкуры, вперед выскочил торх и тут же воздел над головой лук, натянув до упора тетиву. Стоящие рядом со мной стрелки мгновенно склонили аркебузы, целя во всадника.

– Не стрелять! Это не атака! Торхи атакуют скопом, а не по одному!

Аркебузуры подчинились без особой охоты: ежесекундное ожидание схватки на протяжении вот уже двух дней взвинтило нервы до предела. Представляю, как сильно они хотели потянуть за спусковые крючки сейчас, когда уже доносится гул разгоревшейся битвы… Однако, как я и предположил, всадник оказался посланцем: выпущенная стрела ударилась о камни в тридцати шагах от строя пикинеров, и на ее древке явственно различим примотанный клочок бумаги.

– Отто, привезите мне эту стрелу.

Первый лейтенант недовольно поморщился, но, ударив каблуками под бока коня, направил его вперед. Пикинеры заученно расступились, пропуская офицера.

Что-то они у меня распоясались… Ладно, парням просто требуется выпустить пар: в хорошей драке или на бабе верхом – не важно, сейчас все решится. А уж потом я им покажу…

Если оно будет, это «потом». Ладно, чего голову ломать, вот уже Отто протягивает мне послание противника.

Развернув сухой лист бумаги, я жадно вчитался в довольно ровные строчки родного языка:

«Уважаемые господа фряжские ландскнехты! Сейчас вам предстоит сделать выбор, который определит вашу дальнейшую судьбу, а потому я рекомендую хорошенько подумать, прежде чем ответить.

Итак, я, Когорд, король Рогоры, предлагаю наем на самых выгодных условиях, в качестве платы сохраняя вам жизнь. Есть и еще кое-что: по сотне десятин плодородной земли на каждого воина, с довеском в виде нескольких голов скота – лошадей, коров, овец. Я знаю, что многие наемники в душе мечтают забросить свое опасное ремесло и устроиться в каком-нибудь тихом, спокойном местечке – я предоставляю вам эту возможность прямо сейчас.

Если же вы сделаете неверный выбор – что же, пеняйте на себя. В скалах над вашими головами заложены бочонки с порохом, как только они рванут, половину вашего воинства раздавит камнями. После чего мы введем в бой свою артиллерию, стрельцов и пикинеров – благо те уже получили боевой опыт.

Вы будете истреблены, у вас нет ни единого шанса. Дорога впереди будет также заблокирована завалами.

Так что принимайте решение. Если выбираете мое предложение, разверните орудия лафетами вперед и выкатите к торхам, оставив ядра и бочки с порохом позади. После чего разверните свое оружие против лехов и истребляйте их, покуда не соединитесь с горцами».

– Господин капитан, что там написали бунтовщики?

Отто взволнованно смотрит мне в лицо, окружающие нас воины также с нетерпением ждут реакции своего кондотьера [44].

Отлично, стоит ответить громче – чтобы слышали все!

– Не бунтовщики, а наниматели! Конрад, поворачивай свои пушки лафетами вперед и выкатывай их к торхам! И чтоб без глупостей! Отто, скачи в голову колонны: у нас новый патрон, и его первый приказ – атаковать лехов!

– Зигфрид, но как же…

Волнение в глазах первого помощника сменилось изумлением, но выбора у нас действительно нет: придется нарушить кодекс наемника и ударить своих в спину.

– Чего замер? Оглох?! Не расслышал прямого приказа капитана?! Вперед!!!

Честь честью, но своя жизнь ландскнехту всяко дороже…

Осень 758 г. от основания Белой Кии

Госпиталь рогорцев при замке Львиные Врата

Аджей Руга

Лечебница Львиных Врат переполнена: рубка с дворянской конницей и гусарами обернулась большими потерями как для рогорцев, так и для степняков. Пленных лехов, раненым которых также оказывается посильная помощь, держат за внешним обводом стен крепости, в разбитом специально для них палаточном лагере.

Уверен, что, выиграй гетманское войско битву, Разивилл вряд ли бы оказался столь великодушен. Скорее раненых просто добили бы или насадили на колья по всей дороге от Сердца гор до Львиных Врат.

Отовсюду раздаются крики и стоны измученных людей, многие из которых умирают от огневицы. Пытаясь спасти увечных воинов, лекари вынуждены отрубать или отпиливать почерневшие конечности – и как же несчастные орут под жуткий треск разрываемой плоти и вторящего им хруста костей!

Проклятье, а ведь я мог бы быть на их месте…

Поежившись от внезапно накатившего озноба, я покидаю просторный зал бывших казарм. Даже здесь, при дикой скученности увечных, есть более или менее укромные места, что подходят для одного человека. И в одной из ниш, где заседал в свое время полковой писарь, лежит мой отец.

Старик сильно сдал после ранения. Его лицо осунулось, черты заострились, ставшее непривычно худым тело еле угадывается под серой тканью тонкого покрывала.

– Папа… Пап.

Он не реагировал на мой оклик, оставаясь в плену неясных, тревожных сновидений, только дернулся и что-то негромко, но взволнованно пробормотал.

– Папа, вставай.

Легонько потормошив отца за плечо, я все же его разбудил. В первую секунду он не узнал меня, но через мгновение его лицо озарилось яркой, счастливой улыбкой. Впрочем, и она недолго прожила на его лице, сменившись напряженным, что-то ищущим на мне (или во мне) взглядом.

– Я принес тебе поесть. Отощал ты на казенных харчах, на вот: печенная на углях курица, свежие лепешки и острый соленый сыр. Горцы делают. Говорят, очень вкусно. И молодое вино.

Отец, молча кивнув, тут же взял в руки кувшин и жадно присосался к горлышку. Кадык напряженно задергался вверх-вниз и дергался еще очень долго, пока я не обеспокоился здоровьем отца – все же раненому вино, пусть и молодое, не стоит пить чересчур много, к тому же натощак.

– Этак ты захмелеешь с голодухи! На-ка лучше птицу, бедрышко. Сам на углях пек.

Вновь отстраненно кивнув, отец вцепился зубами в еще горячую плоть птицы, ароматно пахнущую травами и перцем. Я же, хоть и исходил слюнками, пока пек, сейчас вдруг понял, что кусок мне в горло точно не полезет. По крайней мере пока мы не выговоримся.

В раздражении приложившись к горлышку кувшина, в очередной раз подивился вкусу напитка: ароматному, несколько тягучему и сладкому – словно пью сок или взвар из винограда. На закуску же я отломил маленький кусочек солоноватого овечьего сыра и тщательно прожевал.