Карл Шрёдер - Королева Кандеса

Они нашли друг друга, этот принц-бродяга в шутовском наряде и капризная принцесска, на которой любая одежда немедленно превращалась в лохмотья. Поэтому, наверное, вполне естественно, что в критический момент Альбард забаррикадировался именно в ее спальне.

Он заметил ее уже после того, как перегородил дверь платяным шкафом и нагромоздил сверху стульев и столиков.

— Проклятье, девчонка, что ты тут делаешь?

Венера склонила голову набок и глянула на него искоса.

— Это моя комната.

— Я знаю, что это твоя комната, черт побери. Ты разве не должна быть на занятиях?

— Я укусила учителя. — Изгнанная и снедаемая скукой, она отрывала (не со зла, а скорее в исследовательском порыве) голову одной из своих кукол, когда примчался Альбард. Венера предположила, что он здесь для разговора с ней, и вежливо ожидала, держа в руке поникшее безголовое тельце, пока он сдвигал всю обстановку. Так он не повидать ее сюда явился? Тогда в чем дело?

— Ладно, неважно, — сказал он раздраженно, — просто не стой на виду. Может дойти до неприятностей.

Теперь она слышала крики и беготню людей снаружи.

— А что ты натворил? — спросила она.

Он уперся спиной в груду мебели, будто хотел ее выпихнуть из комнаты.

— Я тоже кое-кого укусил, — сказал он. — Или, вернее, был готов укусить, а они узнали.

Венера уселась близ него на ковер цвета фуксии.

— Мой отец, верно?

Он комично вздернул брови.

— Как ты угадала?

Венера над этим немножко подумала. Потом сказала:

— Значит, все, кто разозлит моего отца, кинутся в мою комнату?

Альбард засмеялся.

— Племянница, будь это правдой, все чертово королевство сидело бы тут с нами.

— А. — Она слегка успокоилась.

— Сдавайся, Альбард! — закричал кто-то снаружи — судя по тембру, ее отец. Послышалось какое-то совещание бормочущих голосов, потом:

— Ээ... Венера там с тобой?

— Нет! — Принц приложил к губам палец и опустился рядом с ней на колени. — Единственное, чего я совершенно точно не стану делать, — мягко сказал он, — это превращать тебя в разменную фишку. Если хочешь уйти, я разберу баррикаду и выпущу тебя.

— Что они с тобой сделают?

— Закуют в цепи, увезут... Все будет зависеть от настроения твоего отца. В последнее время его взгляд заволакивает черное облако, ты видела? — Она решительно кивнула. — Оно становится все больше и больше, это облако, и я думаю, оно начинает вытеснять все прочее. Это меня тревожит.

— Я знаю, что ты имеешь в виду.

— Да уж полагаю, знаешь. — Последовала долгая пауза, пока Альбард договаривался с людьми по ту сторону баррикады. Венера ретировалась к окну, но теперь скуки как не бывало. Под конец Альбард наморщил лоб и обернулся к ней.

— Дела идут не лучшим образом, — сказал он. — Нет ли у тебя ручки и чего-нибудь, на чем писать? — Она указала на парту, громоздящуюся на вершине баррикады. — Ага. Премного благодарен.

Он вскарабкался наверх и добыл ручку и немного бумаги. Потом, нахмурясь, выбросил бумагу, опустился на колени и начал оглядываться по сторонам в поисках чего-то. Венера пристально наблюдала. Он поднялся с одной из ее кукол, с любимицей, у которой были фарфоровая голова и тряпичное тело.

— Не возражаешь, если я ее на минутку позаимствую? — спросил он. Венера пожала плечами.

Альбард какое-то время тер кукольным лицом о каменный пол. Со стороны коридора раздался грохот. Баррикада содрогнулась. Критически осмотрев куклу, принц удовлетворенно крякнул. Затем он сгорбился и принялся осторожно водить кончиком пера по лицу куклы.

Когда баррикада наконец пала, он стоял посреди комнаты, заложив руки назад. Ворвалась дюжина солдат, они вывели его прочь; он успел только кинуть назад взгляд и подмигнуть Венере.

После того, как его увели, несколько чинов из тайной полиции обыскали ее комнату. (Состояние, в котором находилась комната после их ухода, было примерно таким же, как и до появления здесь Альбарда, что ярко свидетельствовало о привычках самой принцессы.) Они конфисковали все, что могло писать или на чем можно было писать, даже отломали от стен штукатурку там, где она что-то нацарапала. Венеру и саму несколько раз обыскали, и потом все они вымелись, звякая металлом и патронташами, а ее оставили сидеть ровно в том месте, где стоял принц Альбард.

Ни она, ни кто-либо из встречавшихся ей позже людей, Альбарда больше не видели.

В конце концов она двинулась к окну и подобрала одну из кукол. Платье куклы было порезано там, где тайный полицейский его распорол в поисках скрытых записей. Венера поднесла куклу к окну и насупилась.

Так вот что он делал. Альбард стер ее брови о камень. Затем нарисовал их вновь — филигранными черточками и завитушками. С дистанции в несколько дюймов они смотрелись вполне обычно. Но глядя поближе, однако, она могла видеть, из чего они были складывались:

Из букв.

Нация Лириса обвилась вокруг своего внутреннего двора, как будто ее скрутило от боли. Во двор выходили все окна, над ним нависали все балконы. Дно этого колодца было бы в вечной тени, если бы не гигантские зеркала на крыше, направленные на Кандес.

Венера отчетливо видела, что двор в фокусе всего и вся, но не могла рассмотреть, что там, внизу. Первые два дня пребывания здесь ее таскали из каморки в другую, и все они располагались вдоль короткого коридора, выкрашенного в конторский зеленый цвет. После кратких опросов в каждой из каморок ее отводили обратно в невзрачную комнату ожидания, где она сидела, ела и урывками спала на скамьях. Каждое утро она испуганно просыпалась от одиночного выстрела, звучащего где-то неподалеку. Утренние казни?

Навряд ли, ведь она единственная обитательница этой маленькой тюрьмы. Ясно же, что это тюрьма. Ей пришлось заполнять бюрократические формы просто чтобы посещать единственную туалетную комнату — холодный куб с деревянными кабинками, исчерканными безобразными граффити. Высокие зарешеченные окна комнаты открывали вид на верхние этажи внутреннего двора. Они намекали на свободу.

— П-п-просыпаетесь?

Венера осторожно села и постаралась улыбнуться своему тюремщику. Шло третье утро заточения.

Он был высок, атлетически сложен и обладал той точеной внешностью, что можно встретить у актеров, профессиональных дипломатов и мошенников. Выглядел он щеголевато, насколько вообще можно ожидать щеголеватости от человека в железе и скрипучей коже, и мог растопить сердце любой леди — при условии, что она не станет смотреть ему в глаза или слушать его речь. Любой из упомянутых маневров открыл бы ужасную истину о Моссе: его разум был отчего-то ущербен. Он казался скорее марионеткой, чем человеком, и, что печально, похоже, мучительно осознавал свой недочет.