Валентин Февраль - Отпетые мошенники Галактики [СИ]

Такое обоюдное кривляние было Хитрому Лису на руку. Пусть все думают, что мы знакомы.

Манерами и мимикой увалень за стойкой напоминал педантично выбритую обезьяну. А широкие, кустистые брови и пронзительный, все подмечающий взгляд, как ни странно, дополняли это сходство.

Кустобровец вел себя абсолютно непринужденно и занимался тем, чем занимаются все без исключения люди подобной профессии, норовил протереть дырку в и без того невозможно чистом бокале.

Когда я подошел к стойке, как усталый конь к водопою, между мной и кустобровцем произошел следующий содержательный разговор.

— Что прикажете? — осклабилась обезьяна и я с радостью отметил, что теория Дарвина нашла свое подтверждение: после миллионов лет упорного молчания обезьяна, наконец, заговорила.

— Змеиного яда, — выдал я одну из самых знаменитых своих острот.

— В каком смысле? — бармен был само недоумение.

— В смысле рюмки водки. Или двух, — почти нежно проворковал я. И тут же добавил: — Лучше кукурузной. И не вздумай разбавлять священный напиток водой, негодяй! — и я угрожающе толкнул стойку бара животом, отчего, как мне показалось, содрогнулся весь Покоритель.

Ровно через четверть минуты стакан заполненный на треть кристально чистой жидкостью красовался от меня по правую руку.

— Мерси, — буркнул я в лучших традициях любых, даже самых препаршивых забегайловок.

Однако Хитрый Лис не спешил присасываться к краешку начищенного до взрывоопасного блеска стакана.

Надраться в стельку никогда не мешает, но и спешить с этим не следует.

Особенно, когда жизнь удалась и все у тебя еще впереди.

Зажав посуду в руках и оттопырив аристократически унизанный бутафорскими перстнями мизинец, я повел победным взором по пустынному, как долины Гук-Кука-12 залу с дистрофически немногочисленным в этот ранний час контингентом.

И почти сразу наткнулся на взгляд серых глаз.

Это невозможно, но, возможно, то были лишь колдовские чары, происки неугомонных волшебников из Тау Кита. Но я склонялся больше всего к прагматичной и реалистичной мысли о том, что виденное мной не видение, а вполне материальный взгляд молодой, не лишенной привлекательности особы женского пола.

И снова выпивка, требующая, как известно, более решительного с ней обращения, чем наоборот, осталась, извиняюсь за тавтологию, не выпитой.

Конечно, я не поэт. И, вообще, очень далёк от какого бы то ни было рифмования суровой прозы действительности. Но, честно признаюсь, эти глаза околдовали меня.

К тому же, от внезапной догадки я даже перестал ерзать на том высоком сидении, на котором уже успел устроиться.

Черт подери, я узнал ее! Я узнал ее, дьявол её забери, эту леди!

Сделав свое нехитрое открытие, я здорово разволновался. И, чтобы хоть как-то успокоится, тут же мысленно пересчитал все патроны, какие только были, в обойме моего револьвера. А потом повторил этот счет в обратном порядке. Такому трюку за пару жвачек научил меня Гарри, когда на Ганимеде нас вели расстреливать.

— Сынок! — помнится сказал тогда шеф. — Даже, если у тебя отберут твою пушку и, тем более, если ее отберут, не вздумай паниковать и думать о чем-нибудь плохом. Считай без устали патроны и, уж поверь старику на слово, умрешь с завидно крепкими, абсолютно не расшатанными нервами.

Так я и делал с тех пор. В любых, даже самых безнадежных ситуациях. И никакой даже самый ужасный стресс с тех пор не был мне страшен.

С тех пор любому стрессу я просто не по зубам.

— Кто она? — с ледяным спокойствием мотнул я в сторону незнакомки.

И бармен, с которым у меня, на мой взгляд, установились почти родственные отношения, повернулся в указанном направлении.

Тем временем я продолжал играть начатую мной еще в капитанской каюте игру. То есть, играть роль полуобразованного нувориша, хозяина жизни, этакого денежного мешка, тупого ублюдка, не знающего толком грамоты и только что и умеющего как чавкать за столом, да считать деньги добытые на приисках Церреры.

Эта роль, как нельзя лучше подходила для задуманного дельца.

Потому, ничуть не противореча первоначальному замыслу, я ткнул пальцем в сторону заинтересовавшей меня особы и повторил:

— Кто эта девка?

Барменщик дегенеративно хохотнул и еще более ублюдочно прищелкнул языком.

— Так это ж миллиардерша. С Юпитера, — промямлили он, пуская слюнки, когда понял о ком я вёл речь.

Я заставил себя как можно натуралистичнее рассмеяться.

— Вот так встреча, — всхлипнул я, чуть не падая от давящего меня почти искреннего смеха. — Два миллиардера на одном суденышке… Хе-хе… Ну, где вы, господа, такое видели, а… хе-хе…

Бармен моей игры не понял. Зато слова мои он принял за чистую монету и на лице его тут же отобразилось уважение, разбавленное завистью граничащей с ненавистью. Да, вот так.

Он жутко, очень жутко уважал меня сейчас. И только на самом донышке глаз негодяя зажглись нехорошие огоньки. Да, зависть — самое коварное чувство, какое я только знаю и которое может возникнуть чаще всего на борту суперсовременного пассажирского лайнера, набитого, как банка килькой, самыми настоящими, матерыми и отпетыми миллионщиками.

— А я думал ты рангом пониже, — вздохнул ублюдок. — Эдак, нулей на несколько, — признался он совсем упавшим голосом.

И мне на какое-то время даже стало жаль беднягу. Согласитесь и сами, летать на корабле, где все увешаны золотом, как рождественская елка серпантином, занятие не для слабонервных.

Я ему сочувствовал.

Но его взгляд мне не нравился.

— Сказать, что ты заблуждался, приятель, значит ничего не сказать, — заметил я многозначительно. — У меня, дорой друг, 500 миллиардов в банке. И все они мои. Все до последнего астра.

К сожалению и, как правило, во время вранья меня здорово заносит. В своих фантазиях я ухожу так далеко, что еле возвращаюсь обратно и перегибаю палку до такой степени, что сам потом себе удивляюсь.

Наверное, только по этой простой причине я добавил к названной цифре ещё какие-то жалкие пятьдесят миллиардов. Сумма, согласитесь, для вранья смехотворная, но, тем не менее, которая согласно смелому моему вранью, лежала у меня дома под подушкой.

Даже для такого наглого вранья, как карманные расходы, названная сума была вопиюще необузданной в плане фантазии.

Но бармен, находясь в шоковом состоянии, не выйдя ещё из ступора после первой названной мной цифры, уже не в состоянии был отличить ложь от правды и уж, тем более, ложь от лжи.

С некоторых пор он проглатывал всё, что я ему подавал.

И пока глаза кустобрового главнокомандующего бутылок и рюмок возвращались в прежние орбиты, я, чтобы не привлекать к своей персоне лишнего внимания, ловким и отработанным движением опрокинул стакан в горло.