Валентин Февраль - Отпетые мошенники Галактики [СИ]

Мне тоже терять было нечего. И, чтобы не ударить лицом в грязь, все же я агент Лиги, а не какой-то там забулдыга, я рванул за тайное кольцо, спрятанное в самом дальнем уголочке кармана и в мое спецкимоно по специально встроенным в ткань, микроскопическим трубочкам заструилась сверхтекучая особая жидкость, в считанные мгновения растворившая прочную материю и не оставляя на моём теле и ниточки от верхнего одеяния.

Трубочки и жидкость самоуничтожились через минуту.

А я по прошествии всех этих физико-химических реакций вскоре я красовался перед шефом в своей вычищенной, отутюженной и тщательно подогнанной форме полковника Лиги.

В общем, потеха начиналась.

— Каким будет задание, генерал? — поинтересовался я все тем же молодецким тоном.

— Задание в секретном письме, — сухо, по-военному, впрочем, как и положено, отчеканил генерал.

И протянул вперёд слабо хрустнувший пакет. На пакете красовалась надпись: «Не вскрывать ни при каких обстоятельствах, даже под угрозой взбучки. Архисекретно».

Я осторожно взял пакет, вскрыл и, прочитав написанное на листке бумаги изжевал листок под одобрительно-отеческим взором генерала, а затем я жадно проглотил листок.

То, что было написано на бумажке из пакета тут же, как и положено, выветрилось из головы Хитрого Лиса. Зато он на целые сутки вперед обеспечил организм калориями. Ибо питательная энергетическая ценность секретных пакетов общеизвестна. Все шпионы знают это. Потому-то и гоняются за пакетами все агенты Лиги.

Через минуту я двигался в одному мне известном направлении.

Видимо, лишь отдавая дань своему воспитанию, я был предельно корректен, вежлив и, вообще, вел себя исключительно по-джентельменски.

Я не стал никого грабить и убивать. Я даже не избил лавочника. Я называл его чуть ли не папочкой, был предупредителен и одаривал старого сквалыгу самыми ласковыми эпитетами, каких только смог наковырять в своей заскорузлой, безнадежно испорченной долгими годами изучения школьных алгебры и геометрии, памяти.

Я неистовствовал в своей утонченной воспитанности. Я просто хамски и нагло её демонстрировал.

Но, чем больше я выказывал светские манеры, тем сильнее портилось настроение у моего подопечного.

К концу нашей весьма содержательной беседы лицо его напоминало свежую побелку и сам он трясся, как осиновый лист перед грозой.

Меня это тронуло, но не остановило.

Я выбрал в лавке все, что могло пригодится в дальнейшей дороге, расплатился чин чинарём, как и положено, по-царски и по справедливости.

Ну, может и словчил на кред-другой. Но только лишь затем, чтобы не терять сноровки. Ну, кто, скажите мне, в нашу эпоху вседозволенности обращает внимание на подобные мелочи?

Сам лавочник, отнюдь не рохля и не простофиля, судя по многочисленным участкам тела замененным на протезы, побывавший в разных переделках, совершенно не знал то ли радоваться ему, то ли стреляться.

Весь ужас старого сквалыги заключался в том, что я оставил в кассе несколько кредов и при этом не спалил лавку и не прихлопнул его самого.

Старый лавочник не понаслышке знал о таком суровом явлении как жизнь и прожив целых тридцать лет в каменных трущобах не был приучен к тому чтобы ему платили за его товар всякие подозрительные типы.

Вроде меня.

Он привык к грабежам. То есть к тому, чтобы его грабили. И, если случалось, что его не грабили и не убивали, сие казалось ему противоестественным, потому он нервничал и переживал, справедливо ожидая подвоха и неприятностей еще больших, чем, собственно, сам грабеж и небесной кары.

Для этого лавочника деньги, что я оставил на прилавке, являлись сигналом того, что что-то очень нехорошее замышляется против него. Что-то нехорошее и коварное. О чем, ко всему прочему, красноречиво свидетельствовал весьма и весьма зверский вид Хитрого Лиса, приданный Хитрому Лису загодя гримерами Лиги, настоящими ассами маскировочного дела. Ведь отныне я должен был отрабатывать легенду. А согласно легенде, я — кровавый, беспощадный тип.

Потому я ничем не мог помочь этому славному горожанину, мелкотравчатому торговцу и главе собственного семейства, патриоту города и, если уж судить по тяжёлому, настороженному взгляду, проведшему не один срок за тюремной решеткой?

Я вышел из лавки, оставив в тяжелых раздумьях ее владельца и чувствуя себя, как это ни покажется странным, в чем-то даже немного виноватым перед ним. Зато теперь руку мою слегка оттягивал небольшой, но весьма полезный для всяких делишек чемоданчик.

Я весело насвистывал и чуть ли не печатал шаг, бодро шагая по тщательно отшлифованным тысячами подошв прошедших здесь до меня людей камням мостовой.

Операция началась.

Через какие-нибудь четверть часа с небольшим я приблизился к ограде космопорта.

Конечно же, охрана не дремала. Но я быстро исправил этот недостаток с помощью купленного все в той же лавчонке аэрозольного баллончика с усыпляющим газом, а затем бодро потопал к стальному, ржавому бараку, главной достопримечательности космопорта, прикидываясь для маскировки то перекати-полем, то возвращающимся с ночной пирушки роботом класса «У».

Барак этот, скажу вам, довольно препаршивое, однако, абсолютно нужное и, как я уже говорил, единственное строение на всем необозримом пространстве сей тихой гавани, пристани космических судов.

Некогда металлическое строение было жильем для первых счастливых колонистов.

Теперь, ржавое и неухоженное, он выполняло функции склада. Склада и, пожалуй, еще естественного музея истории колонизации планеты.

Само собой, разумеется, я не отношу себя к разряду невежественных дикарей. Я люблю старину. И считаю, что неплохо разбираюсь во многом.

Поэтому засаду увидел издалека. Метров за десять.

С присущим мне изяществом я вычислил её по выступавшему из-за запыленного угла прыщавому и унылому носу заместителя начальника полицейского участка.

Не хочу никого высмеивать, а себя расхваливать. Я лишь опишу как было.

А дело было так.

Я вытащил угреносоунылого типа из-за его запыленного угла за пышно лопушащиеся уши, очень, кстати сказать, гармонировавшие с парой водянистобесцветных глаз на олигофренической привлекательности лице и врезал хлыщу точно посредине этих самых водянисто-привлекательных глаз. Врезал с силой, которая была прямо пропорциональна моей симпатии к этому типу и моей любви к полиции, как таковой, вообще. Перед тем как отдубасить полицейского я немного заколебался. Но колебался самую малость. Ведь нужно было входить в роль до конца.

Согласен, мои действия выглядели вопиющим нарушением этикета.

Я поступал неразумно и скоропалительно, стукнув стопроцентно казенного человека, выполнявшего к тому же служебный долг, собственно, ради зарплаты — пригоршне-другой мятых казначейных банковских билетов.