Айзек Азимов - Лаки Старр и спутники Юпитера [litres с оптимизированной обложкой]

Но на самом деле все ждали Солнца. Оно движется по небу быстрее всех спутников. Оно догнало Европу (чей полумесяц постепенно утончался, превращаясь в нить) и прошло за ней, оставаясь в затмении чуть меньше тридцати секунд. Потом оно появилось, и Европа снова стала полумесяцем, но его рога теперь были обращены в противоположную сторону.

Ганимед зашел за Юпитер, прежде чем Солнце догнало его, а Каллисто находилась ниже горизонта.

Солнце приближалось к Юпитеру.

Все напряженно смотрели на огненную горошину, все выше поднимавшуюся в небе. При этом Юпитер стал у́же, потому что его освещенная поверхность, конечно, всегда обращена к Солнцу. Юпитер стал «полумесяцем», который становился все тоньше.

Освещенное Солнцем небо Ио стало темно-пурпурным, на нем теперь виднелись только самые яркие звезды. Горел гигантский полумесяц Юпитера, и к нему безжалостно приближалось Солнце.

Как камень Давида, выпущенный из космической пращи, устремился ко лбу Голиафа.

Освещенная поверхность Юпитера все уменьшалась, затем превратилась в изогнутую нить. Солнце почти касалось планеты.

Они соприкоснулись, и все закричали. Людям пришлось затемнить свои лицевые пластины, но теперь в этом не было необходимости, потому что свет резко сократился.

Но Солнце полностью не исчезло. Оно зашло за край Юпитера, но продолжало туманно светить сквозь толстую густую водородно-гелиевую атмосферу гигантской планеты.

Юпитер теперь весь потемнел, но зато ожила его атмосфера, изгибая и отражая солнечные лучи. Солнце все дальше заходило за Юпитер, и светлая полоска атмосферы становилась шире, два светлых рога встретились на противоположной стороне Юпитера. Исчезнувшее тело Юпитера было окружено светлой, с одной стороны выпяченной полосой. В небе повисло алмазное кольцо, достаточно большое, чтобы вместить две тысячи таких дисков, как видимая с Земли Луна.

Солнце продолжало заходить за Юпитер, и свет тускнел, пока наконец не исчез совсем; небо, за исключением тонкого полумесяца Европы, потемнело и теперь принадлежало только звездам.

– Так будет пять часов, – сказал Дэвид Верзиле. – А потом все повторится в обратном порядке, когда Солнце будет выходить с противоположной стороны.

– И так бывает каждые сорок два часа? – с благоговением спросил Верзила.

– Да, – ответил Счастливчик.

На следующий день к ним подошел Пеннер.

– Здравствуйте. Мы почти закончили. – Он широко развел руки, указывая на долину Ио, заполненную различным оборудованием. – Скоро улетим и большую часть этого оставим.

– Неужели? – удивился Верзила.

– Конечно. На спутнике ничто не может его повредить, стихий здесь нет. Все покрыто защитной оболочкой от аммиака в атмосфере и сохранится до появления второй экспедиции. – Неожиданно он понизил голос: – Есть ли кто-нибудь еще на вашей частной волне, джентльмены?

– Как будто нет.

– Не хотите ли пройтись? – Он пошел по долине к невысоким холмам поблизости, Старр и Верзила за ним.

Пеннер сказал:

– Должен просить у вас прощения за недружеское отношение на корабле.

– Мы не обижаемся, – заверил его Дэвид.

– Понимаете, я хотел сам провести расследование и подумал, что лучше мне не считаться вашим другом. Я был уверен, что, если присмотрюсь внимательно, обязательно кто-то себя выдаст, поведет себя не по-человечески. Понимаете, о чем я? Боюсь, я потерпел неудачу.

Они достигли вершины первого холма, и Пеннер оглянулся. Он с интересом сказал:

– Посмотрите на собаку. Она привыкла к слабому тяготению.

Мэтт многому научился за прошедшие дни. Тело его выгибалось и распрямлялось, когда он передвигался низкими двадцатифутовыми прыжками. Казалось, он прыгает из чистого удовольствия.

Пеннер переключил радио на волну Норрича и позвал:

– Эй, Мэтт, парень, сюда, Мэтт.

И свистнул.

Собака, конечно, услышала и высоко подпрыгнула. Счастливчик тоже переключил волну и услышал возбужденный лай.

Пеннер помахал руками, и собака побежала к ним, потом остановилась и оглянулась на хозяина. Тот двигался медленнее.

Пошли дальше. Старр сказал:

– Сирианский робот, внешне похожий на человека, очень тонкой работы. Поверхностные наблюдения ничего не дадут.

– Мои наблюдения не были поверхностными, – возразил Пеннер.

В голосе Дэвида звучала горечь:

– Мне начинает казаться, что наблюдения любого человека, кроме опытного роботехника, будут поверхностными.

Они миновали сугроб снегообразного материала, блестевшего в свете Юпитера, и Верзила с удивлением посмотрел на него.

– Тает при взгляде, – сказал он. Взял немного в перчатку, и снег растаял, как масло на печи.

Верзила оглянулся и увидел глубокие следы.

Дэвид сказал:

– Это не снег, а замерзший аммиак. Он тает при температуре на восемьдесят градусов ниже, чем лед, и на него действует тепло костюмов.

Верзила прыгнул в сугроб, проделывая большие отверстия, и закричал:

– Это забавно!

Старр окликнул:

– Проверь нагреватель, пока играешь в снегу.

– Он включен, – отозвался Верзила и длинными прыжками побежал по склону, а потом прыгнул прямо в сугроб. Он двигался, как ныряльщик в замедленной съемке, коснулся замерзшего аммиака и исчез на мгновение. Потом вскочил.

– Будто ныряешь в облако, Счастливчик. Ты слышишь меня? Попробуй. Лучше, чем на лыжах по песку Луны.

– Позже, Верзила, – ответил Дэвид. И повернулся к Пеннеру: – Например, пытались ли вы как-то проверить всех людей?

Краем глаза он видел, как Верзила снова прыгнул в сугроб. Когда он спустя несколько секунд не появился, Старр повернулся туда. Еще мгновение, и он беспокойно позвал:

– Верзила!

Потом еще громче и беспокойней:

– Верзила!

И побежал.

Послышался слабый прерывающийся голос Верзилы:

– Дыхание… перехватило… ударился о скалу… тут внизу река…

– Держись. Я иду к тебе. – Старр и Пеннер длинными прыжками пожирали пространство.

Счастливчик, конечно, понял, что случилось. Поверхностная температура Ио близка к точке замерзания аммиака. Под аммиачными сугробами существуют целые реки из аммиака, этого дурно пахнущего удушливого газа, которого много в атмосферах внешних планет и их спутников.

Верзила закашлялся.

– Разорвал шланг… подачи воздуха… попал аммиак… задыхаюсь…

Старр добрался до отверстия, оставленного телом Верзилы, и посмотрел вниз. Хорошо видна была аммиачная река, она медленно текла по острым камням. Должно быть, один из этих острых краев и повредил шланг Верзилы.

– Где ты, Верзила?

И хоть Верзила слабо ответил: «Здесь», – его нигде не было видно.

Дэвид бесстрашно прыгнул в реку, медленно опускаясь при низкой силе тяжести Ио. Его сердила эта медлительность падения, сердил детский энтузиазм Верзилы, охвативший его так неожиданно. Но больше всего он сердился на себя за то, что вовремя не остановил товарища.