Юлия Федина - Джедай почти не виден [СИ]

Палпатин же вдруг резко разворачивается к выходу, и в закрывающийся дверной проем летит молния. Затем силовой захват заволакивает внутрь хрипящего Фоню.

— Кто подослал? — голос императора просто страшен.

Парень бессвязно хрипит, Палпатин усиливает хватку.

— Отпустите его, повелитель: никто дурня шпионить не подсылал. Он на коммуникатор позарился.

В качестве доказательства вытаскиваю из Фониного кармана новенький комлинк. Заботливая дочь положила с одеждой, старый-то намертво в броню встроен.

— Тогда он твой.

Император милостиво бросает полузадушенное тело мне. Ловлю, но только для того, чтобы аккуратно поставить на ноги и метким пинком выпроваживаю вон.

— Марш отсюда. Утром серьезно поговорим.

— Уверен? — провожает убегающего воришку задумчивым взглядом Сидиус.

Только плечами пожимаю. Во зле убить могу, не спорю. Но в убийствах забавы ради меня только либеральная пропаганда подозревает.

— Ну, смотри, ученик, не жалуйся потом.

От ласкового голоса ситха, желудок буквально переворачивается. Мы двадцать пять лет жили буквально душа в душу, и о тяжелом характере и руке, как и о весьма специфическом чувстве юмора моего учителя я знаю все. Неуместный, по мнению владыки Тьмы, гуманизм мне еще икнется. Ну, да ладно — проблемы по мере поступления.

Стоило дверям императорских покоев закрыться, как почти бегом срываюсь к себе, по пути заказывая у связистов канал с Корускантом.

Хан Соло скептически рассматривает мой мундир.

— Символом старых традиций у нас теперь император значится, а вы модернистские веяния курируете?

— Не тренди языком, балабол. Палпатин на Корускант возвращается. Быстро собираешь вещички, хватаешь Органу и валишь из столицы на пару месяцев.

— Все так плохо? — вмиг подобрался зять.

— Вроде бы, нет. Но я вовсе не уверен в том, что старый интриган не подобрал для внучки жениха королевских кровей. Или просто не расстроится из-за столь династически бесперспективного брака. Короче, пересиди пока в стороне.

— Понял. Спасибо, — посерьезневшее лицо Хана вновь приобрело хулиганское выражение: — Лечу усыновляться каким-нибудь провинциальным корольком. Только Органа-то мне зачем?

— Подставится же старый дурак. А Палпатину сразу надо будет на ком-то вызвериться, чтоб прочим неповадно.

— Это понятно. Только вам это зачем?

— Его любит Лея, значит терплю я.

Вошедшая дочь, кажется, слышит последнюю фразу. Но предпочитает на ней не акцентироваться, а просто несколько минут поболтать с мужем. Наконец разговор окончен.

— Ты что-то хотела?

— Он страшный… — крепко прижимающая сына к груди Лея испуганно мотает головой в сторону императорских покоев, безошибочно определяя источник густой темной силы старого ситха. — Можно я здесь переночую?

— Разумеется.

Дочь благодарно кивает и начинает устраиваться. Я перебираюсь в медитационную камеру. Спать под видом медитации умею с джедайских времен. Или посмотреть, чего там мне для самообразования предлагают? Но заснуть или погрузиться в чтение мешает шепот Леи.

— Это же ужасно. Много лет бок о бок с таким чудовищем. Как ты терпел?

— Нормально. Сам такой же. Ворон ворону око не выклюет.

— Перестань. Ты… ты не такой. То есть ты совершал много ужасных вещей, подчиняясь его воле. Только я не верю, что ты подчинялся ему только из страха. Было же что-то еще?!

— Да. Я его уважаю.

— Как?! Он же относится к тебе как… как к вещи!

— Не он первый. Я родился вещью. Не забывай. Я — раб с Татуина. С пяти лет чинил всякий электронный хлам, который потом перепродавал мой владелец старьевщик Уотто. Это дело мне нравилось, но лет с семи я четко знал, что если мои поделки не будут приносить прибыль, меня продадут отдельно от матери.

— Куда можно продать семилетнего ребенка?

— Мало ли на Татуине борделей для извращенцев. Хороший стимул сталь лучшим механиком того захолустья, верно?

— И ты это понимал?

— В общих чертах, да.

— А мать?

— А что она могла сделать? Разве что убеждать: «Постарайся, сынок. Ты у меня совсем взрослый». В общем, рыцарь Квай-Гон Джинн оказался первым, кто отнесся ко мне как к ребенку.

— Как это?

— Ему, здоровому, сильному мужику, было неловко пользоваться моей помощью. Наверное, поэтому я и побежал за ним как собачонка.

— Но очень скоро оказалось, что джедаям нужен твой дар Избранного, почти так же, как татуинскому старьевщику — твой талант ремонтника.

— Вроде того. А рядом был Шив Палпатин, который помогал по мелочи, находил время поговорить по душам, давал советы, не отмахиваясь, когда просят. И не требовал немедленной отдачи. Смеялся: мол, станешь гранд-магистром Ордена, не забывай старого больного пенсионера Палпатина.

— Но потом…

— Потом я его ненавидел за то, что не дал мне подохнуть. В ответ он заставил меня жить, научив не прятаться от гнева и боли, а управлять ими. Я смирился и старался быть верным моему владыке. Не потому что полностью разделял его представления о будущем галактики, на это мне было плевать, а потому что считал верность этому человеку правильной. Потом он начал сходить с ума. Я это видел. Опасность темной стороны — риск активировать такой эмоциональный всплеск, который не сможешь контролировать. Возможно, в этом есть доля моей вины: не трать учитель время на балбеса-ученика, возьми я на себя чуть больше государственных забот…

— Жалеешь его?

— Не знаю. Едва ли я умею кого-то жалеть. Но если так, то я первый человек в галактике, испытывающий это чувство по отношению к темному владыке ситхов Дарту Сидиусу.

— Даже так…

— А кто еще?

— Ужасно. Слушай. А Таркин был в курсе того, что ситху опасен резкий всплеск эмоций?

— Хатт его знает. Публично он всячески подчеркивал, что всерьез ко всем этим шаманским штучкам не относится. Но как-то уж очень напоказ.

— Ага. Таркин же тогда официальным фаворитом императора считался? А ты ему тапки с газетой в зубах приносил?

— Ну, да. Поцапался я с Палпатином перед этим. Вот император и приказал в воспитательных целях для усмирения гордыни выполнять все приказы гранд-моффа.

— Он, не будь дурак, и подсуетился: взорвал Альдераан с расчетом стать неформальным правителем при сбрендившем императоре.

— Это он зря. При сбрендившем ситхе вернее всего стать покойником. Хотя, логично. Я закрылся всем, чем мог, и то так ударило, словно голова взорвалась, а для Сидиуса это стало неожиданностью.

— Почему ты его не остановил? — впервые при упоминании трагедии Альдераана в голосе Леи нет обвинения. Только горечь.

— Переть против фаворита, у которого в руках карт-бланш от императора, оказалось слабо.