Анджей Ларнавский - Смерть «седьмого идиотского» [СИ]

Седьмому венерианскому полку не везло по жизни — это знали все.

Ему доставались самые тупые и безграмотные командиры, и единственное, чего они с полком не делали — разве что не водили его в атаку шеренгами на огнеметы. Ему доставались самые вороватые интенданты, считавшие не прегрешением, а чуть ли святым долгом заложить солдатское жалованье ростовщикам, сэкономить на пайках, ремнях и на смертных медальонах, благодаря чему седьмой полк не вылезал из скандалов, а его гордый номер не сходил с полос криминальной хроники оппозиционных газет. Седьмому венерианскому феерически не везло с людьми — вся остальная армия дружно считала, что костяк седьмого полка, включая рядовой состав и немногочисленных толковых офицеров, состоит из совершенно отмороженных личностей: психов, идиотов и маньяков, и потому святой долг правительства — сократить количество означенных психов любыми возможными способами.

Поэтому седьмому венерианскому категорически не везло с заданиями.

А врагам (в число которых де-факто входило и означенное правительство) не везло с полком. Ибо полк имел привычку упорно с тех заданий возвращаться, ну что ты с ним будешь делать, однако…

Одним словом, все привыкли, что седьмому венерианскому полку принципиально не везет по жизни.

Но чтоб ему не везло еще и по смерти?!

То есть в посмертии.

То есть… А, ладно, все равно не везет.

Марти Сью медленно открыл глаза. Открылся только правый, левому что-то мешало, и это что-то внезапно оказалось корявой стрелой из неуклюжего мутского самострела. Лейтенант, скрипнув поясницей, привстал и выдернул стрелу из своей головы.

Боли он не чувствовал.

Он вообще ничего не чувствовал. И это было странно. Лейтенант Марти Сью знал, что он мертв.

И это было странно вдвойне.

Ибо не встают покойники. Не думают. Не мыслят. И уж тем более не выдергивают стрел из своей головы. Все это — прерогатива живых людей, ну, может, быть, за исключением стрелы. Лейтенант прислушался к себе.

Сердце не билось.

Замерил пульс на руке и на шее — не нашел его ни там, ни там.

«Странно», — подумал лейтенант. И тут же задумался, а чем он, собственно, думает — развороченным напрочь мозгом? Им думать нельзя — значит, он не думает. Следовательно, не существует. Но он же существует? Или все-таки нет?

Реальность входила в жестокое противоречие с действительностью.

— Эй, браток, помоги… — просипел кто-то рядом. — Помоги, браток…

Рядом с Марти на земле копошился грязный, уродливый мут — шишковатая голова, непомерно широкие плечи, длинные руки. Лейтенант поднатужился и вырвал из тела мутанта собственную саблю, глубоко врубившуюся под ключицу. Так… Кажется, на этом моменте он и получил стрелу в глаз, припомнил лейтенант. И должен бы сейчас тихо-мирно лежать и не нарушать собой законы мироздания. Как, впрочем, и этот мут с разрубленным плечом, из которого медленно, тяжелыми каплями скатывалась густая темная кровь. И этот мут… И во-он тот, с простреленной грудью… И этот, с перебитыми ногами…

И двое буквально разорванных на куски солдат седьмого венерианского. И еще неизвестные бойцы — там, там, во-он там, вдалеке…

Весь лог, в котором седьмой венерианский принял свой последний бой, был завален трупами. Вповалку, вперемешку — и своих, и чужих. Судя по тому, что в округе не наблюдалось ни похоронных команд регулярной армии, ни кухонных взводов мутских полчищ… Да хрен его знает, что это означает, дамы и господа, если по совести говоря! Кроме самой банальной версии — о них тупо забыли.

Забыли все — и свои, и чужие.

Похрен на своих, от них можно было этого ожидать. Но тот факт, что от седьмого венерианского (в обиходе — «идиотского») отказалась даже кухонная разведка мутов, внезапно оказался очень обидным. Да, муты ели мертвецов. Любой нации и вероисповедания. Только идиотами побрезговали — заразиться, что ли, боялись?

Лейтенант хотел сплюнуть, но сплевывать было нечем. Слюны не было. Слизистые рта были совершенно сухими (значит, на том свете он находился достаточно долго). Заинтересовавшись феноменом, лейтенант решил провести эксперимент, для чего расстегнул штаны. Человеческий организм, будучи живым, постоянно производит много разных жидкостей…

Эксперимент обернулся крахом: никаких таких жидкостей организм свежего покойника производить не собирался. Отрицательный результат — тоже результат, решил лейтенант. Сел на перевернутый барабан и полез за сигаретами. Закурить не смог — легкие не работали. Оказывается, он и не дышал, а сразу этого не заметил, поскольку не испытывал ровным счетом никакого дискомфорта.

Наоборот, единственное, что ощущалось прямо-таки всем телом — это какая-то поразительная легкость. Только не эйфория, а именно — легкость. Ему казалось, что он практически ничего не весил. Странное дело, философски решил лейтенант, сидя на барабане.

Вокруг бродили покойники. Сталкивались друг с другом, пытались общаться, некоторые вяло дрались, быстро теряя к этому интерес. Кто-то пытался приставить себе оторванную руку, один мут упорно искал отрубленную голову. Голова, закатившись под телегу, командовала процессом поисков, но тело путало понятия «право» и «лево».

Достойный венец карьеры седьмого идиотского полка, философически размышлял лейтенант, пока его внимание не привлекло подозрительно яркое свечение…

Это было похоже на ночное зарево от далекого пожара, но это не было заревом. Тусклый, низкий сероватый небосвод медленно наливался густым светом, тяжелым и давящим, как древнее золото из курганов. Свет проникал откуда-то из-за облаков, при том, что сами облака и не думали разбегаться. Свет падал вниз, как кузнечный пресс, и свежеожившие покойнички затихли.

До самого тупого при жизни мута дошло, что происходит что-то странное. И съешьте мою печень, если эта вторая порция странностей никак не связана с первой — а собственно, с их оживлением.

Лейтенант подумал и полирнул саблю о камушек, очищая режущую кромку от засохшей крови. Сунул саблю в полуножны и полез искать свой кислотный пистолет. Не нашел — и махнул рукой на это дело.

— Что, лейтенант, начинается? — К Марти сквозь озадаченно пялящуюся в небо толпу протолкался полковник Мурко Каген. Младший по званию узнал старшего только по обрывку черного погона на левом плече и по неуставной манере ношения оружия — полковник Каген был левшой, и полагавшийся по чину кривой шамшир носил, соответственно, на правом бедре.