Влад Воронов - Земля лишних. Однокласснички

– Улица сзади пуста. А здесь все же двое вражеских стрелков… Я решил поддержать огнем.

Честно говоря, ждал в ответ фразу типа «Если вы, штатские, такие умные, то почему строем не ходите?». Но ПиЭфСи Льюис только вздохнул.

Тем временем народу прибавилось. Из переулка пришел другой орденский военный, которому наш командир вкратце пересказал результаты стычки. Понравилось словосочетание «сосредоточенным огнем…», надо будет разучить и пользоваться.

Обоняние – забавная вещь. Иной раз можно не обратить внимания на разлитый на полу уксус, а потом вдруг почувствовать, что соседка через дорогу посадила новый куст в саду. Вот и запах застарелого пота резанул по ноздрям неожиданно. И запах горелого пороха еще. И запах гари. Как будто человек много стрелял, часто сидел у костра, но одежду при этом не стирал. И сам не мылся.

По идее, так вонять могу я – всю ночь на ногах, и настрелялся до звона в ушах. Но запах явно чужой, да и не может настолько густо пахнуть надетая всего полсуток назад футболка. Окружающие меня местные пацаны ночь провели дома и утром оделись в чистое. От них еще дезодорантом пахнет. А вот персонаж в яркой рубашке и шляпе с большими полями… Утром эта рубашка была на светлокожем тощем пацане и болталась на нем как на вешалке. А теперь из-под шляпы темная шея виднеется. И рубашка почти внатяг.

– Ух-ты, а пистолет-то как у меня!

Радостно ору и приседаю к мертвому бандиту. Башку ему, да и второму тоже, разворотил Льюис (зверь мужик, две короткие очереди, два стопроцентных попадания), грудь и правое плечо разнесли пули моего АК, но ноги уцелели. И кобура на бедре.

Вытаскиваю оттуда левой рукой «Глок» типа моего, только ствол подлиннее. Отстегиваю клапан, достаю свой пистолет, прикладываю. Примерно как «стечкин» с «Макаровым» сравнивать, ага. Ополченцы вокруг столпились, и вонючий мужик в чужой рубашке тоже. Прямо вот к правому плечу прижимается.

Опускаю свой пистолет, поднимаю повыше трофейный и продолжаю орать о пользе длинных стволов и прочих мужских украшений. Ору громко, вон уже Льюис и его орденский коллега повернулись. Пора.

Правой рукой втыкаю вонючему мужику в незащищенную бронежилетом промежность свой «Глок» и ору:

– Замер, бля! Дернешься – стреляю!

Секунда замешательства, потом страшная боль в голове. Уже теряя сознание, давлю на спуск. Как там в детских играх – «из последних сил».

И проваливаюсь в темноту.

…Просыпаюсь от тихой ругани. Забавно, как люди умудряются шепотом орать. Кто-то хочет войти, другой не пускает. Вот интересно, а тихо драться у них получится? Мысль оказывается слишком сложной, мозг не выносит перегрева и уходит в черный экран…

…Какое счастье – холодная повязка на голове! Тому, кто это придумал, надо сделать что-нибудь хорошее. Холодную повязку на голову повязать, например.

И еще женщина поет. Тихонько. И даже вроде слова знакомые. Вот сейчас только пойму, какой это язык, и сразу все переведу. ПеРРРРРеведу… Ну конечно же, французский! Как красиво, слушал бы и слушал…

Проснулся и понял – пора! Пора идти. То есть сначала сесть, потом опустить ноги, потом встать. И идти. Резво начинаю садиться, в голове сразу кружение, какие-то кругом трубки и провода…

Светло. Понимаю, что светло, даже при закрытых веках. Аккуратно приоткрываю один глаз. Больно. Закрываю обратно. Хорошо бы темные очки или хотя бы рукой прикрыть. Но руки что-то не двигаются. Снова медленно поднимаю веко. Очень ярко. Терплю. Постепенно глаз привыкает. Все кругом белое… Хотя нет, вот сбоку что-то темное, плохо видно. Надо бы голову повернуть, но не хочется. Ладно, потом изучим. А если вперед смотреть? Потолок. А на нем светильник. Потолок белый и светильник белый, но видно. И светильник не горит. Хотя все равно светло. День, наверное.

Открываю второй глаз. Первый уже привык, а второму опять больно. По очереди шевелю веками. Глаз привыкает к свету долго, дольше, чем первый. Зато поле зрения расширяется. Справа видна какая-то банка, а от нее трубка вниз идет. Куда – не видно. Пытаюсь приподнять голову, чтобы проследить за трубкой. Почему-то это очень важно. А еще я откуда-то знаю, что голову надо поднимать плавно. Пытаюсь. Очень тяжелая голова, плохо поднимается. И в глазах темнеет. Ура, теперь я знаю новый способ выключать свет.

Почему-то вдруг стало хорошо. И не жарко. Мокрая повязка на лбу, даже капелька к глазу скатилась. И снова кто-то по-французски напевает. Надо посмотреть. Аккуратно приоткрываю один глаз. Полумрак, глазам не больно. Открываю второй. Комната кажется серой, где темнее, где светлее. Рядом силуэт. Она и напевает, тихонько, но очень приятно.

Аккуратно, чтобы не закашляться, набираю воздух, и говорю:

– Merci!

Точнее, пытаюсь сказать. В горле все слиплось и работает неправильно, какой-то сип получается. Но песенка замолкает, обладательница голоса поворачивается ко мне. Повторяю попытку.

– Merci, mademoiselle!

Уже лучше, последние пару букв можно разобрать. Она всплескивает руками и начинает с пулеметной скоростью выдавать французские фразы. Красиво, слушал бы и слушал, но вот разобрать…

– Si vous parlez moins vite, je vais comprendre…

Она удивленно и даже как-то обиженно замолкает, после чего произносит медленно, тщательно выговаривая слова:

– Я очень рада, что вы пришли в сознание. Как себя чувствуете?

– Не знаю. Пока не понял.

– Хорошо. Это лучше, чем если бы не чувствовали вовсе. Хотите чего-нибудь?

– Да, попить. И… наоборот, наверно.

– Воды сейчас принесу. А насчет пи-пи не волнуйтесь, у вас там впитывающая пеленка… эээ… памперс, так что смело вспоминайте детство.

Мне почему-то сразу сделалось жарко и стыдно.

– А не лучше пойти в туалет?

– Все вы, мужчины, одинаковы. Пока доктор не разрешит вставать – никаких прогулок.

Она дала мне попить из какой-то странной чашки с носиком (хорошо хоть, не из соски!) и ушла за доктором. Вернулась минут через десять с высоким, уверенным в себе мужиком. Тот остановился возле кровати, сказал по-английски:

– Добрый вечер. Вы как?

– Хотелось бы ответить fine, но не уверен.

– Не возражаете, если мы включим свет?

– Включайте. Попробую привыкнуть.

Медсестра включила сначала маленькую лампу за изголовьем кровати, потом, через пару минут, большой свет. Глаза восприняли это без особенного восторга, но и возмущались не сильно. Минут через пять я уже вовсю пялился на обтянутую белым халатиком фигурку, невпопад отвечая на вопросы доктора. Не красавица, но симпатичная. Выглядит лет на тридцать, плюс-минус пятнадцать, точнее у женщин не угадаешь никогда. Складненькая. Грудь хорошей формы. Гхм… бедра на месте и в пропорцию. Волосы довольно светлые, стянуты какой-то повязкой, типа как у официанток…