Владимир Корн - Теоретик [litres]

– Ну слышал я что-то такое, – не стал отказываться Борис.

– А открыл пенициллин Александр Флеминг. В день его смерти практически все страны мира приспустили государственные флаги, настолько велик вклад Флеминга в дело спасения человечества. Но я не об этом. Он горячо настаивал, чтобы технологию производства пенициллина все получили бесплатно. И знаешь, что получилось?

– Что?

– Во время Второй мировой мы покупали пенициллин у наших союзников за золото! Потому что они не пожелали поделиться секретом его изготовления. Люди миллионами гибли, спасая мир от коричневой чумы, а они – за золото! Пока наконец отечественные ученые не сумели создать собственную технологию. Разве этого хотел Флеминг?!

Горячая речь Славы Гудрона не задела нисколько.

– Ну а если ситуация опять повторится? – спокойно спросил он.

– Какая именно ситуация? И в чем она повторится?

– Суди сам. Ну уехал ты куда-нибудь туда, где твоей заднице комфортно, и вдруг открыл нечто такое, что сродни открытию Флеминга. Так вот, принадлежать оно будет не той стране, которая родила тебя, выкормила, выучила, а той, что купила твои мозги.

– А ученые здесь при чем?! Я уже объяснил тебе все.

– При том, что они пособники! «Родина там, где твой афедрон в тепле!» – Гудрон намеренно грассировал букву «р» в «родине», и в «афедроне». – Лампочка для холодильника, – непонятно закончил он свою обвинительную речь.

Они ругались, а мне было хорошо. Не из-за их ругани, к слову, беззлобной. А из-за того, что находимся мы в безопасном местечке, где спокойно отдохнем до утра, не просыпаясь то и дело на шорохи, каждый из которых может стать роковым. Перед этим стараниями Гриши вкусно и сытно поужинали. А их ругань, вернее, полемика стала украшением ужина. Так сказать, вишенкой на торте. Когда и посмеешься, и поочередно примешь сторону каждого из спорщиков, и непременно узнаешь что-то новое. То, что я сейчас испытывал, называлось старинным русским словом «благодушие».

– Какая еще лампочка? – заинтересованно спросил Янис. – И при чем здесь холодильник?

– Да был у нас однажды разговор, – тут же откликнулся Гудрон. – Про бесперспективность всех нынешних источников энергии. Даже ядерных. И тех, что уже созданы, и тех, что еще предстоит создать. Наподобие какого-нибудь там реактора холодного синтеза. Не говоря уже про такую муру, как всякие ветряки и прочие солнечные панели.

– И что, всех их холодильники заменят? – гоготнул Янис.

– Нет, не заменят. Проф, может, сам все расскажешь?

– Ты этот разговор затеял, ты и объясняй.

– Ну как знаешь. В общем, так. Этот почти предатель, – Гудрон указал на фыркнувшего Славу, – утверждает, что все взятые вместе компьютеры мира то ли уже сравнялись, то ли вот-вот сравняются по мощности с одним-единственным человеческим мозгом.

– Причем мозгом самым посредственным, как, например, у нашего Бориса, – вставил свою ремарку Слава.

– Не суть, – отмахнулся от него Гудрон. – Так вот, Янис, ты можешь себе представить, сколько энергии вся эта вычислительная техника потребляет?

– С трудом.

– Много, очень много! – Гудрон произнес это с таким видом, как будто именно он и являлся до недавнего времени главным энергетиком планеты Земля и потому цифры были ему хорошо известны. – Энергетический кризис уже только из-за них не за горами. А человеческий мозг, который равен по мощности всем им сразу, всего-то тридцать ватт. А холодильник при том, что в нем именно такая лампочка. Ты только представь себе, а?!

– У нашего мозга совершенно иные принципы работы, – не смог не влезть Слава. – И понять мы их пока не в состоянии. При всей той массе информации, которую о нем имеем. Мы даже не знаем, откроется ли эта тайна уже на следующий день или придется ждать еще не одно столетие. Но вы действительно представьте себе перспективы!

– Вот к именно этому я и веду. – Гудрон заговорил едва не торжественно. – Возможно, именно ты и добьешься успеха, а сам эмигрировать собрался! – Как будто вопрос об эмиграции нашего Профа уже был решен, документы оформлены и даже билеты куплены.

– Возможно, и я, – не стал скромничать Слава. – Хотя для этого вначале мне на Землю нужно вернуться. Если не смогут обеспечить на родине и появится возможность работать за рубежом – уеду не раздумывая. Чтобы полностью посвятить себя науке, а не ломать голову – чем заплатить за квартиру. И чтобы о пустом холодильнике тоже голова не болела.

– А вот тут ты сам себе противоречишь, – обличительно сказал Гудрон.

– Не понял тебя.

– А чего тут непонятного? Вспоминается мне еще один наш разговор.

– У нас их много состоялось. Какой именно?

– Пашка Козырь при нем присутствовал. Его шкафчик Теоретику по наследству достался.

– Это мне ни о чем не говорит. Сам разговор напомни.

– Козырь у тебя поинтересовался: чем можно простимулировать работу мозга? А ты ему ответил, что лучший стимулятор – это поставить его владельца на грань жизнь и смерти. Вот тут-то он и заработает на полную катушку! Заработает так, как не заставишь его работать никакими другими способами!

– Все верно, говорил. И сейчас не отказываюсь. Причем такое справедливо для всех живых организмов, не только для человека. Даже у червей-паразитов, если у них все хорошо, нервная система редуцируется. Все это так. Но в чем именно заключается мое противоречие?

– В том и заключается, что «художник должен быть голодным». Равно как и ученый.

– Странная у тебя логика, Борис, – покачал головой Слава.

– Какая уж есть.

– Мне стимулировать мозг нужды нет. Он без того отлично простимулирован. Мне нужно хорошо его кормить, позволять ему качественно отдыхать и не забивать посторонними мыслями о том, что пора заплатить за свет, а денег совсем не осталось. Все остальное – дело политиков. Пусть между собой договариваются – в науке секретов быть не должно. Потому что наука интернациональна, как интернациональна таблица умножения. И так далее.

– Так, господа художники, политики и прочие ученые. – Грек, который внимательно прислушивался к разговору, ясно давал понять, что пора заканчивать. – Завтра будет трудный день, так что выспаться в интересах каждого. Опасаюсь, у нас даже привал устроить не получится, не говоря уже об остальном.

– Гриша, разливай, что осталось, – уже обычным голосом сказал Гудрон. – Командир! – торопливо добавил он, видя, что Грек поморщился, – Тут и на палец каждому не будет!

Этот день действительно оказался самым тяжелым из всех тех, что были на протяжении нашего пути. За исключением, может быть, каньона. И уж во всяком случае, куда тяжелее самого первого дня пребывания в этом мире. Хотя он тоже был, как любила выражаться моя бабушка, не приведи господь.