Павел Корнев - Ренегат [с илл.]

— Два пфеннига, магистр, — полез он за сдачей.

— Потом! — оборвал я слугу и стиснул озябшими пальцами теплые бока кружки.

Затем вдохнул чудесный аромат глинтвейна, миг помедлил и сделал первый осторожный глоток. По телу разошлось живительное тепло, хмурое утро сразу перестало казаться таким уж беспросветно холодным. Впрочем, непогода мигом напомнила о себе порывом стылого ветра. Поземка на площади так и кружилась.

— Булочник говорит, с утра все в церкви, — сообщил Хорхе, хлебнул глинтвейна и поежился.

— Ну конечно! — Я хлопнул себя по лбу. — Болван! Сегодня же осеннее равноденствие! Первый день пути пророка в Ренмель!

Хорхе особой религиозностью не отличался, поэтому уточнил:

— И чем нам это грозит, магистр?

— Проторчим тут еще не меньше часа, — ответил я и вновь приложился к пузатой кружке. Сделал жадный глоток и поморщился. — Пока не закончится праздничная служба, никто в дорогу не отправится.

Кован скривился и досадливо сплюнул под ноги.

— Идите греться, магистр. Я покараулю карету.

— Допивай, сразу и кружку унесу.

Хорхе запрокинул голову, кадык на худой шее заходил вверх-вниз в такт быстрым глоткам, и я остановил слугу:

— Не торопись так!

Подогретое вино подействовало наилучшим образом, да и обращение к эфирному телу пусть и с заметным опозданием, но все же принесло свои плоды — холод на время отступил. В гости к булочнику пойду позже, когда снова озябну.

Слуга вдруг встрепенулся и скинул с головы капюшон.

— Магистр! Слышите?

Я замер на месте и очень скоро уловил цоканье копыт и скрип конной упряжи. Влил в себя остатки глинтвейна и не без сожаления отдал Ковану кружку, о бока которой было так приятно отогревать замерзшие пальцы.

— Живо! Одна нога там, другая здесь!

Хорхе побежал в булочную, а я поднял с земли саквояж и прошелся по площади в ожидании почтовой кареты. Увы и ах, из-за домов на дорогу вывернула четверка лошадей, тащивших за собой неповоротливый дилижанс. Передней парой управлял паренек-форейтор, на козлах сидели кучер в зеленом плаще и заросший кудлатой бородой охранник в теплой стеганой куртке. Одной рукой последний придерживал устроенный на коленях арбалет.

Дилижанс! Я страдальчески сморщился. Мало того что пассажиры обыкновенно набивались в них будто селедки в бочки, так эти сундуки на колесах еще и ехали куда медленней почтовых карет. С тем же успехом можно было отправиться в путь пешком. Когда б не холод и опасность наткнуться на ватагу лихих людей, видят небеса, я бы так и поступил.

Лошади остановились, и парнишка-форейтор немедленно выбрался из седла, прошелся по площади, разминая занемевшие ноги и разогреваясь. Войлочная шапка, надвинутая на уши, и латаная-перелатаная куртка защищали от холода не лучшим образом.

Кучер закашлялся, трубно высморкался и простуженно крикнул:

— Кому на Стожьен? Ваша милость, поспешите! Лошадок здесь менять не будем!

Я заколебался, и успевший вернуться от булочника Хорхе Кован негромко спросил:

— Магистр, так мы едем или нет?

Почтовую карету можно было прождать еще час или даже два, поэтому я подошел к седоусому кучеру и поинтересовался:

— Что с местами, любезный?

На крыше были закреплены какие-то тюки и пара вместительных сундуков, рассчитывать на поездку в одиночестве не приходилось.

Кучер шустро спрыгнул с козел и распахнул дверцу общего отделения:

— Прошу!

Внутри друг напротив друга были установлены две лавки. На одной относительно вольготно расположились два дородных горожанина в одежде мастеровых. На другой устроилась почтенная матрона сложением им под стать. Рядом с ней приткнулся пухлый юноша, и эта парочка буквально вдавила в противоположную дверцу румяного молодчика, чей род деятельности навскидку определить не удалось.

Смотрели на нас пассажиры безо всякой приязни; тесниться им никоим образом не хотелось.

И в таких условиях ехать до самого Стожьена? Увольте!

— Империал свободен, магистр, — заметил Хорхе. — Прокачусь наверху.

— На крыше поездка за полцены, — поспешно вставил кучер и вытер рукавом нос. — Всего три крейцера с человека за почтовую милю.

— А спереди? — указал я на отделение для состоятельных и благородных.

— Дюжина с человека. — Кучер оценивающе глянул на мой дорожный сундук и добавил: — Багаж бесплатно.

Я заколебался, не зная, как поступить: отправиться в путь на дилижансе или дождаться почтовой кареты? Простоять на холодном ветру еще невесть сколько времени или выехать в Стожьен на эдаком тихоходе, зато прямо сейчас?

Ангелы небесные! Ненавижу ждать!

Я поднял руку с четками, привычным движением намотал их на кисть и поцеловал золотой символ веры — звезду с семью волнистыми лучами.

— Закрепи сундук на крыше и лезь внутрь. Поедешь в общем отделении, — скрепя сердце, приказал я Ковану и достал кошель, но слуга покачал головой:

— На империале дешевле, магистр.

— Не по такому холоду, — отрезал я. — Лечить тебя потом дороже выйдет!

Хорхе пожал плечами и направился за моими пожитками, а кучер перестал загибать пальцы, высчитывая плату за проезд, и заорал на всю площадь:

— Гюнтер, бездельник! Помоги человеку!

— Бегу, дядя!

Форейтор бросился к Хорхе, и вдвоем они потащили сундук к дилижансу. Дальше Кован взгромоздил сундук на крышу и принялся закреплять его там веревками.

Кучер наконец покончил с расчетами и объявил:

— С вашей милости тридцать шесть крейцеров.

С учетом почтовых сборов при каждой смене лошадей поездка на карете обошлась бы даже дороже, и я распустил тесемки кошеля.

— Сколько времени займет дорога? — поинтересовался, выудив половину талера и пару грошей.

— Часа два, не больше, — ответил кучер, внимательно изучил серебряные монеты и расплылся в подобострастной улыбке. — Прошу!

Но тут встрепенулся бородатый охранник.

— Кинжал, — хрипло произнес он, заметив на моем поясе оружие.

— И что с того? — хмыкнул я, стянул с правой руки перчатку и продемонстрировал серебряный перстень с гербом Браненбургского университета. — Или бумаги показать?

Сомнение в грамотности собеседников прозвучало явственней некуда, и кучер быстро произнес:

— Не стоит, ваша милость. Забирайтесь, и тронемся!

Пальцы моментально занемели от холода, и это обстоятельство моего настроения отнюдь не улучшило, но до прямых оскорблений я все же опускаться не стал. А только распахнул дверцу, и сразу пошли прахом надежды на поездку в одиночестве. Место у дальней стенки оказалось занято худощавым сеньором, смуглым и темноволосым.

Как бы невзначай замешкавшись на верхней ступеньке, я окинул незнакомца быстрым взглядом. Было дворянину лет тридцать от роду, на худом лице с резкими высокими скулами и короткой черной бородкой выделялся крупный прямой нос. Волосы он стянул в косицу, в левом ухе посверкивала золотом серьга с крупным зеленым самоцветом. И глаза — тоже зеленые. Из-под распахнутого плаща проглядывала добротная ткань синего камзола, на шею был повязан теплый платок. Кожаный оружейный пояс оттягивала дага, а ножны с широкой и не слишком длинной скьявоной мой попутчик упер в пол и придерживал коленями. Левая рука лежала на сложной корзинчатой гарде.