Дмитрий Манасыпов - Злые ветры Запада [litres]

Дуайт встал, решив проверить винтовку и пистолеты. Откладывать не стоило, хотя и так вроде бы все в порядке. Но желание поговорить неожиданно пропало у всех.

Он вышел за перегородку жилого корпуса, поискал глазами что-то для оружия. Ящики? Да, точно, накрытые брезентами патронные ящики, сложенные и расставленные аккуратными прямоугольниками. То, что надо.

«Упокоитель», мягко лязгнув карабинами ремней, лег на серую плотную ткань. Оба «кольта» Дуайт просто отстегнул вместе с кобурами.

Масленку, мягкую чистую ткань и ершики он решил взять в «Кугуаре». А когда вернулся, Моррис с крайне деловым видом разбирал его оружие. Его любимые «миротворцы». А вот Мойры он не увидел.

– Ты чего делаешь?

Моррис затянулся и, хитро прищурившись, посмотрел на него. Если, конечно, не прищурился из-за дыма.

– Не хочу спать. Давай мне масло и все остальное.

– Да не надо, я…

– Давай, говорю, – перебил Моррис и забрал у Дуайта укладку, – и чеши в самую дальнюю комнатку этой казармы. Подсказываю, что там находится душ.

Дуайт непонимающе посмотрел на него.

– Дуайт, – протянула Мойра, подкравшаяся практически незаметно, – всегда мечтала почистить вон тот твой «кольт».

– А мне идти в душевую?

– Ты просто умничка, милашка Дуайт, – усмехнулась Мойра, – нет, ты и правда иногда как ребенок. И что она в тебе нашла, скажи мне? Красавица, умница, аристократка, офицер… и ты. Здоровенный юный духом дикарь. Да еще и язычник в придачу.

Он понял, наконец-то. И пошел на чуть деревянных ногах в ту самую казарму. Навстречу вышел командор и двинул к «Ориону». Видно, никому не хотелось спать.

Душевую можно было отыскать с завязанными глазами. По звуку бьющих струй воды. По наполнившему коридор аромату свежего туалетного мыла. И по запаху Изабель. Он вился тонкой ноткой под потолком, спускался и окутывал Дуайта. Терпкий, чуть горьковатый и сладкий одновременно. Запах женщины. Его, Дуайта, единственной любимой женщины.

Пар заполнил раздевалку даже через узкую щель из-под двери в саму душевую. Ее вещи, как всегда аккуратно сложенные, хранили ее запах, растворявшийся в водяных каплях. Дуайт вздохнул и начал раздеваться.

Дверь чуть слышно скрипнула, когда он входил. Шумящая вода затихла и совсем пропала. Здесь, в узкой кабинке, выложенной плиткой, пар висел густым киселем. Но Дуайт видел ее, стоявшую спиной посреди лениво оседающих белых облаков.

Черные и блестящие змеи мокрых волос, перекинутые через плечо. Ее сильные плечи, шрам на правом от ножа мародера и наращенная кожа на левом. Он смотрел на смуглую спину, блестящую от капель воды. Сверкающие крохотные жемчужинки скатывались по ровной ложбинке, ползли по черно-зеленому с красными перьями телу двухголового юкатанского змея. Одна голова, ехидно прищурившись, наблюдала за Дуайтом. Вторая, он знал это как никто другой, довольно охватывала языком ее левую грудь.

Дуайт выдохнул, замерев и впитывая ее красоту. Ее мускулистые сильные бедра, выпуклые мышцы икр, напряженные тонкие лодыжки и круглые пятки. Гладкую блестящую кожу без единого волоска. Он смотрел на вязь сине-черных, с белой каймой, лиан, охватывающих ее колени от ступней и поднимающихся до середины правого бедра. Его всегда удивляли тату у нее, женщины-аристократки, выросшей в семье, чьи предки высадились в Вест-Индии одновременно с конкистадорами Кортеса.

Она повернулась, чуть наклонив голову. Дуайт подошел и встал на колени. Перед ней, перед его собственной языческой богиней, единственной, что могла видеть Дуайта Токомару стоящим на коленях.

Дуайт коснулся губами выпуклого живота в самом низу, уткнулся лицом в ярко-алые розы, спускавшиеся еще ниже, и втянул ее запах. Она ждала его, запах не мог врать. Пар, казалось, разлетевшийся, снова сгустился, окутал их пеленой, загородил от всего мира плотной белой стеной. И это было правильно.

– Моррис, а Моррис? – Мойра покосилась на казарму. Покачала головой, вслушавшись.

– Что?

– Я планирую пойти спать в ваш броневик. Она что, всегда так сильно голосит?

Моррис улыбнулся.

– Ага. Но у нее индульгенция, и церковники не считают ее ведьмой.

Мойра кивнула.

– У меня голос красивее. И индульгенция тоже есть. Точно тебе говорю.

Antem (The Unforgieven-III)

Изабель Эрнандес де Сааведра никогда не рождалась в семье потомственных конкистадоров. Ее звали Шейла Лох-Мара, и ее еле-еле говорящие на нормальном английском предки перебрались в Бостон только в год, когда затонул титанический «Левиафан», не выдержавший напора айсберга. Как ни странно, но перебрались они вовсе не с изумрудного Эриу, благословенной и проклятой Господом Богом Ирландии, нет. И не с гоидельских пустошей поросшей вереском Скоттии. Шейла-Изабель по крови вела родословную из сохранившихся остатков пущ Уэльса и была самой настоящей валлийкой.

Никогда и никому, после семнадцатого дня рождения, Шейла не признавалась в этом. Она стала Изабель Эрнандес де Сааведра. Тем более что опровергнуть или доказать сам факт существования Изабель никто не мог. Никого не осталось, включая настоящую Изабель.

Шейла родилась у Залива. Фриско, поверженный волнами океана и яростью зверей Бойни, умирал уже более полувека. Но все еще, гниющий каждой улицей и каждым домом, жил. Наполнял воздух миазмами разлагающихся внутренностей кварталов, дышал, свистя и хрипя изрешеченными чахоткой легкими фортов КША. Выблевывал каждую минуту нового выродка из мертвородящей утробы и убивал редких ангелов, забредших в него по неопытности или благодаря чуду.

Лох-Мара, с самого начала Бойни жившие, как полтысячи лет назад, кланом, город не любили. Город создавал им много неприятностей. Но и давал жить.

Лох-Мара гнали самогон, хороший крепкий виски. Из чего угодно, включая апельсины и китайский клубень дайкон. Апельсиновый виски звучит, конечно, глупо, но покупали его охотно. Апельсиновый пился резко, но зато и оставался в голове дольше. Шейла с самого детства ненавидела собирать апельсины, засыпать апельсины тростниковым сахаром, мять апельсины. Запах апельсинов и запах дерьма находился для нее примерно на одном уровне ненавистных дряней.

В четырнадцать, на ее конфирмацию, в гости приехали кузены с дальнего форта. КША готовились рухнуть под ударами ошалевших безумных янки, и братцы решили бежать, пока не поздно. Винсент, Квентин и Кевин. Близнецы Кавана, белокурые ублюдки.

Причастие, слова отца Домиана, настоящего священника англиканской церкви, а не какого-то там пресвитера Новой. Маленькая церквушка клана, забитая под завязку, вместила всех желающих, включая соседей. Пятеро юных Лох-Мара: Шейла, Роб, Майки, Мара и Брюс. Она навсегда запомнила тот день, воистину прекрасный день. Чертов ублюдочный день.