Сергей Лукьяненко - Территория Дозоров. Лучшая фантастика – 2019 (сборник) [litres]

Извозчика отпустили у Боровицкой башни. Переходя через ров, Рахмет украдкой бросил за поручень моста медную княжку, хоть и презирал суеверия.

Стараясь придать себе вид независимый и праздный, миновали длинную тёмную нору в крепостной стене и слились с толпой гуляющих.

На зелёных лужайках резвились дети. Катали кольца, запускали змеев, играли в салочки да цепи. Взрослые располагались на широких лавочках – с новостными свитками, книгами, вязаньем, неспешно прогуливались по утоптанным щебневым дорожкам, топтались у тележек-ледничков в очереди за мороженым или пивом.

По родителям сразу видно, кто какого рода, подумал Рахмет. А вот мелюзга – все одинаковые, ни листвы, ни тени не разглядеть.

Ближе к Соборной площади из разнонаправленной толпы выделился поток пожилых людей, идущих к вечерне. Старушки несли в платочках кто яичко, кто ломтик мяса, кто краюху хлеба – подношения для исполнения незатейливых желаний, скромное подкрепление молитве.

На площади людской поток снова распадался на несколько рукавов. Кого-то затягивали распахнутые врата Мокоши-Милостивицы, кто-то спешил в витую башню Даждьбога. Золотым ликом-маковкой, щерящимся на восход, высился над остальными храм Перуна-Вседержца.

Велесово Пристанище окружали заросли бузины и перевоплощённого репейника. Едва войдя под зелёные своды, Алим свернул на едва заметную тропку, уходящую в сторону от истоптанной дороги, и разбойники один за другим скрылись от посторонних глаз.

У самой стены собора обнаружилась узкая проплешина. Алим остановился и показал пальцем себе под ноги:

– Пришли.

Сыч, крякнув, извлёк из сумы небольшой ломик. Тяжёлый ржавый кругляш с оттиском единой водосточной сети со скрежетом вышел из выемок. Из круглой дыры колодца тянуло гнилостным смрадом.

Рахмет, спускаясь последним, задвинул крышку на место. Нет лаза и не было – как на чертежах, откуда он исчез пару сотен лет назад. Маленькая месть или предусмотрительная запасливость древляной обслуги. Когда глаза немного привыкли к темноте, холодные круги карманных подсветок уже не казались такими тусклыми. Колодец привёл в широченный ход с желобом стока в середине. Стены то искрились прожилками камня, то топорщились узлами вековых корней. Странные звуки волнами прикатывались из темноты, шарканье ног двоилось и троилось о низкие своды.

Алим, сын золотаря и внук золотаря, вёл ватагу уверенно, сверяясь с одному ему ведомыми приметами. Встав на четвереньки, они проползли под широкой каменной балкой подклетья, минуя низами очередное здание.

Дальше пришлось лезть в наклонный ход, скользя коленями по ржавой слизи, ползущей им навстречу по железному жёлобу. Потом лаз снова расширился и выровнялся, стены расступились вширь и ввысь, а сквозь толщу земли стали доноситься какие-то звуки сверху.

Сыч вдруг отстал от остальных, поравнялся с Рахметом. Настороженно закрутил головой, словно принюхиваясь.

– Иди-ка вперёд, – сказал он, – а я замкну.

Рахмет догнал Дрозда. Теневой был как всегда невозмутим, будто прогуливался в своё удовольствие по Стефановскому саду, а не в подземелье по другую сторону Кремлёвской стены.

Снова послышались странные звуки, теперь уже отовсюду. Алим пошёл чуть медленнее, Сыч подтянулся, и теперь ватага двигалась почти след в след.

В луче Совиной подсветки вспыхнули красные бусины, несколько пар.

Рахмет почувствовал, как вдруг опустело в груди, будто сердце сбилось со счёта. Он направил подсветку в сторону и выхватил из темноты в паре шагов, на уровне своего живота, серо-бурую морду охранной крысы.

– Реш-реш-реш… – завёл Алим еле слышную песню.

Сыч сзади забубнил что-то своё, листвяное.

Толстобрюхие твари сползались отовсюду. Жилистые цепкие пальцы смыкались на корнях стен, ороговевшие когти высекали искры, встретившись с камнем. Умные, слишком умные глаза внимательно следили за непрошеными гостями.

По слухам, охранных крыс откармливали парной телятиной, не забывая каждый раз добавить ложечку человечьей крови.

– Реш-реш-реш… – твердил Алим.

И крысы не нападали. Что-то узнавая в бесконечном шуршании золотарева заговора, они принимали чужаков за своих, подземных, – и поднимались на задние лапы, становились почти вровень с людьми, настороженно шевелили усами, обнажали огромные, в ладонь длиной, резцы.

Сквозь крысиную толпу гуськом-гуськом разбойники прошли пещеру до конца. Сыч то ли бормотал, то ли пел странную звериную колыбельную, и любопытство огромных грызунов таяло, исчезало. Они снова опускались на все четыре, тыркались туда-сюда, постепенно разбредались в вечной темноте подкремлёвья.

Ещё поворот, и Алим остановился в полумгле перед лужей тухлой воды, достал из сумы моток верёвки. Рахмет нагнулся над лужей, посмотрел вверх. Там, саженях в трёх, золотисто светился широкий духовод, неучтённый вход в княжеский дворец.

…Намедни Алим объяснял так:

– Через стоки в книжницу хода нет – высоко она, под самым коньком. Выйдем в печную через помойный слив, оттуда путь – через три палаты: трапезную, гостевую и молельную. Из гостевой выход прямо на красное крыльцо, там стрельцы с секирами, но они спиной к дверям, лицом ко двору, главное – не шуметь. А внутри, считай, никого не будет – князь со свитой на Ходынское поле с утра отбыл – лично проверить, всё ли к празднеству готово.

Вёл желтоватым ногтем по затёртым узорам чертежа:

– Там же и муравки в ход пойдут. Понизу нужны сонные, а дальше уже заградные, да погуще – назад другим путём пойдём. Из молельной лестница наверх, в княжьи покои, а витком выше – в книжницу. Перед покоями тоже всегда караул, вот тех бы надо без шума…

Замялся Алим, губу прикусил. А чего мяться-то, дело разбойное…

Зёрна спросонка звонкой россыпью скакали по натёртым плашкам узорчатого дворцового пола, застревали в стыках, закатывались под обитые сафьяном скамьи. Скоро-скоро начнут тихо лопаться хрупкие кожурки, из напитанного коренной смесью нутра полезут быстрые, хищные побеги, воткнутся, зацепятся за любую неровность. Вытянутся мясистые стебельки, набухнут клейкие завязи. И расцветёт гостевая сонным лугом, голова кругом… Тем временем разбойники бесшумно бежали вперёд, минуя опасную гостевую.

В молельной отдышались, перестроились, приготовились. Дрозд скинул замызганную телогрейку, стянул обвислые штаны и превратился в самодовольного дворецкого – ус подкручен, мелочам обучен. Извлёк из заплечного мешка мятый кафтан княжеских цветов, перебросил через локоть да и устремился вверх по лестнице, вихляющей походкой и вздёрнутым подбородком показывая всем вокруг, как он недоволен.

Стрельцы у дверей княжьих покоев и шевельнуться не успели, а теневой уже распекал их, как дворовую шпану: