Сергей Лукьяненко - Территория Дозоров. Лучшая фантастика – 2019 (сборник) [litres]

– П-платье… – выдавила она.

– Ха… платье! – Отец Кирилл закатил глаза. – Андрей… ты ему руку отсекла там… в лесу… это он ее в корчме обрядил… хотел Светлейшего Князя потешить… дуралей…

Морщась от боли, жрец поднял руку, указал дрожащим перстом.

– Вон оно… платье твое…

Хельга проследила за его ненавидящим взглядом и стиснула зубы. До скрипа, до хруста в челюстях. На обглоданном осенью кусте висели драные останки лисавкиного платьица. Шипя от боли, жрец глухо смеялся, и рукоять меча подрагивала в пронзенном животе.

– Не кручинься, Хельга Кровавая… твоя подружка нашла новый вайят… новую стаю… а знаешь… знаешь, что лисы делают… чтобы их приняли в новую стаю…

Чтобы не видеть его довольную рожу, Хельга закрыла глаза. Еще бы уши заткнуть, да пальцы не слушались.

– Они преподносят дар… добычу… все это время ты нужна была ей… – Отец Кирилл заскрипел зубами, выплевывая злые слова. – Охранять ее… привести в вайат… и стать ее подношением вожаку…

– Она не такая… – упрямо прошептала Хельга. – Не такая…

– Такая… – мстительно отрубил жрец. – Они все такие… мы для них мясо… сколько зверя ни корми… он человеком не станет… слышишь… слышишь… она уже ведет их сюда… хоть бы… хоть бы сдохнуть… пока живьем не…

Хельга подняла чугунную голову, мотнула недоверчиво. В лесу раздавались радостное лисье тявканье, утробный медвежий рык и заливистый волчий вой. Чье-то грузное тело трещало кустами, перло напролом. Вайат торопился к пиршеству. Щекам Хельги стало горячо и мокро. Из сдавленного спазмами горла вырвался громкий всхлип. Хельга Валькирия, Хельга Кровавая, плакала, хотя давным-давно забыла, как это делать.

– Сколько зверя ни корми… – мертвеющими губами прошептал отец Кирилл, – сколько зверя ни…

Такое впечатление, будто Господь Бог взял вдруг и выключил свет: яркая, как прожектор, луна сгинула в белёсой мгле, и посыпался вскоре из этой мглы снежок, заново перебеливая опушку, подлесок, двускатную крышу одиноко стоящего дома.

Матёрый волк со вздыбленным седым загривком протиснулся сквозь дыру в дощатом заборе и, очутившись во дворе, просиял глазами, прислушался. Всё тихо. Ни лая, ни истошного блеяния, один лишь шорох падающего снега. Живности Пахомыч с некоторых пор не держал: собачья конура пуста, а в бывшем хлеву теперь располагался гараж.

Постояв секунду в неподвижности, зверь крадучись двинулся к дому, где справа от крыльца чернела то ли плаха, то ли пень, увенчанный кривой снежной шапкой, из которой подобно перу торчал черенок ножа. Тоже в шапочке.

Лесной разбойник приостановился, присел – и взметнулся в высоком прыжке. Перекувыркнувшись через пень, упруго упал на все четыре лапы… Да нет, теперь уже не лапы. С опушённого свежим снежком наста поднялся и выпрямился жилистый голый человек с лицом несколько волчьих очертаний. Содрогнулся, охлестнул плечи костлявыми руками. Зябко, чай, без шкурки-то…

Услыхав стук из сеней, Пахомыч захлопнул чугунную дверцу (в печке взбурлило пламя), поднялся с корточек, обернулся.

– Заходь, не заперто. Только шеметом, слышь, а то хату застудишь…

Дверь открылась и закрылась. На пороге стоял голый худой мужчина уголовной наружности. Без фиксы, правда, без татуировок, зато в шрамах – судя по всему, от зубов, то ли волчьих, то ли собачьих. Нечёсаная башка изрядно побита сединой.

– Задрог, твою навыворот мать? – не без злорадства осведомился лесник. – Поди вон в углу возьми…

Оборотень снял с гвоздя тулупчик, закутался.

– Так-то оно лучше… – проворчал Пахомыч. – Наследил сильно?

– Да там снег пошёл, – простуженным голосом отозвался пришелец. – К утру припорошит…

Присел к столу, исподлобья окинул взглядом углы.

Лесник тем временем выставил на стол глубокую сковороду, снял крышку, и по горнице разошёлся упоительный дух жаренной на сале картошки.

– На вот, – буркнул хозяин, подавая пришельцу вилку. – Поешь хоть по-человечески…

Сам сел напротив и стал смотреть, как насыщается изрядно, видать, оголодавший в лесу перевёртыш. Лицо хозяина ничуть при этом не подобрело – напротив, делалось мрачнее и мрачнее. Дождавшись конца трапезы, лесник и вовсе сдвинул брови.

– Ну ты что ж, друг ситный, творишь? – сквозь зубы спросил он, даже не ответив на хриплое «спасибо».

– Ты насчёт жеребёнка? – хмуро уточнил гость. – Так это не мы…

– А кто? Я, что ли? – Пахомыч засопел. – Сколько раз тебе говорить: к хозяйству Первитина близко своих не подводи! Ты вообще смекаешь, кто он такой? Да мы тут все под ним ходим: и я, и ты… А егерей подымет? А отстрел с вертолёта устроит? Что тогда запоёшь?

– Да точняк не мы! Зуб даю, Пегого работа…

– Ага! Пегого! Побереги зубы – пригодятся… Пегий в это время со своей бандой у Клименок овчарню брал!

Пришелец встрепенулся, вскинул голову.

– И как? – с интересом осведомился он.

– Да никак! – бросил Пахомыч. – На собак нарвались. А там у Клименок собаки – дай боже! Туркменские волкодавы…

– Да знаю… – безрадостно отозвался гость.

Пахомыч и сам не мог бы сказать, зачем пять лет назад во время облавы, поставленный егерем на номер, он воткнул свой охотничий нож в середину годовых колец гладко срубленного пня на краю поляны. Просто загадал: попаду с первого раза в десятку – значит на меня-то он и выбежит.

И действительно, выбежал. Не матёрый, правда, волчище – скорее переярок, а то и прибылой. Обезумев от страха, едва не вписался в пень, но в последний миг перемахнул, причём кувырком, – и тут пришёл черёд обезуметь Пахомычу, потому что на ноги перед ним вскочил испуганный тощий паренёк с тронутым сединой правым виском и совершенно голый.

Хорошо хоть не выпалил со страху!

– Ой, блин!.. – выдохнул подросток. – Чо за прикол?..

Глаза у него были совершенно белые.

Потом, пару дней спустя, Пахомыч потолковал с местным знахарем, в книжки заглянул – и по всему выходило, что случай выпал, можно сказать, небывалый: человеку обратиться в волка, перекувыркнувшись через пень с вонзённым в него ножом, – штука, известная аж со времён князя Всеслава, но чтобы тем же самым макаром природный волк нечаянно, да ещё и без заговора, перекинулся в человека… Нет, о таком никто даже и не слыхивал.

И ведь как удачно, стервец, обернулся: сразу по-людски залопотал! Речь его, правда, была сбивчива, местами невнятна и по молодости лет сильно засорена словами-паразитами.

– Я, блин, короче… – ошалело, взахлёб бормотал малец. – Бегу, короче… Ну и, короче, блин…

Словно перед участковым оправдывался.

Опомнившись, Пахомыч скинул брезентовую плащ-палатку (облаву затеяли осенью) и укрыл ею дрожащего перевёртыша. А потом ещё пришлось отбивать его от подоспевших собак, которых внешним видом не проведёшь.