Стивен Кинг - Противостояние. 16 июня – 4 июля 1990. Том 1 [litres]

– Но ты уверен…

– Что это случилось не только в Нью-Йорке? Смотри сама.

Рита посмотрела.

Пустые кабинки кассиров, собиравших плату за проезд через тоннель. В одной выбиты все стекла. За кабинками на всех полосах движения, уходящих на запад, насколько хватало глаз, – ни единого автомобиля. Зато все полосы движения в противоположном направлении, по которым автомобили попадали через тоннель в город, забиты под завязку. И груда человеческих тел на разделительной полосе, и морские чайки, эти тела разглядывающие.

– Боже ты мой, – прошептала Рита.

– Множество людей пыталось вернуться в Нью-Йорк. Их было не меньше, чем тех, кто хотел уехать из города. Не понимаю, почему они решили блокировать тоннель на въезд со стороны Нью-Джерси. Вероятно, они и сами не знали почему. Просто кого-то осенило, захотелось выслужиться…

Но Рита уже сидела на асфальте и плакала.

– Не плачь – Он опустился рядом с ней на колени. Свежесть тоннельных впечатлений не позволяла ему сердиться на нее. – Все хорошо, Рита.

– Что? – всхлипнула она. – Что? Скажи мне, что хорошо?

– Мы выбрались из тоннеля, это уже что-то. И потом – свежий воздух. Если на то пошло, в Нью-Джерси никогда еще так хорошо не пахло.

Этим он заслужил слабую улыбку. Ларри осмотрел царапины на щеке и виске Риты, оставленные осколками кафеля.

– Мы должны зайти в аптеку и промыть их перекисью водорода. Идти можешь?

– Да. – В ее глазах читалась такая безмерная благодарность, что Ларри стало не по себе. – И я найду себе новую обувь. Какие-нибудь кроссовки. Я буду делать все, что ты мне скажешь, Ларри. Я этого хочу.

– Я накричал на тебя, потому что нервничал, – произнес он ровным голосом. Откинул волосы Риты назад. Поцеловал одну царапину над правым глазом. И добавил: – Я не такой уж плохой парень.

– Только не покидай меня.

Он помог ей подняться и обнял за талию. Потом они медленно пошли к кабинкам кассиров, миновали их и оставили Нью-Йорк за спиной, на другом берегу реки.

В самом центре Оганквита находился небольшой парк с пушкой времен Гражданской войны и военным мемориалом. Туда и пришла Фрэнни Голдсмит после смерти Гаса Динсмора, села рядом с прудом для уток, бросала камешки и наблюдала, как круги расходятся по стоячей воде, добираются до листьев кувшинок у краев пруда и распадаются.

Позавчера она отвела Гаса в дом Хэнсона, расположенный чуть дальше по берегу, опасаясь, что дальнейшая отсрочка приведет к тому, что Гас не сможет ходить и его «последнее уединение» (такой неприятный, но уместный эвфемизм использовали ее родители) пройдет в жаркой маленькой сторожке возле автостоянки городского пляжа.

Она думала, что Гас умрет в ту ночь. Температура у него зашкаливала, он бредил, дважды сваливался с кровати и даже ходил по спальне мистера Хэнсона, сшибая вещи, падая на колени, снова поднимаясь. Обращался к людям, которых рядом не было, что-то им отвечал, наблюдал за ними, реагируя на их действия. На его лице отражались самые разные эмоции, от отвращения до радости, и в какой-то момент Фрэнни начало казаться, что невидимые собеседники Гаса существуют на самом деле, тогда как она – призрак. Она умоляла Гаса лечь в постель, но для Гаса Фрэнни как бы не было. Ей приходилось отступать с его пути, иначе он просто сбил бы ее с ног и прошел прямо по ней.

Наконец он упал на кровать и лишился чувств, жадно и тяжело хватая воздух. Фрэн предположила, что это – предсмертная кома. Но наутро, когда она заглянула к нему, Гас сидел на кровати и читал вестерн, который нашел на одной из полок. Поблагодарил Фрэнни за заботу и выразил надежду, что прошлым вечером не обидел ее ни словом, ни делом.

Фрэнни заверила его, что не обидел. Гас с сомнением оглядел разгромленную спальню и еще раз поблагодарил Фрэнни за доброту. Она приготовила суп, и он с аппетитом поел, а потом пожаловался, что ему трудно читать без очков, которые он разбил, когда неделей раньше нес вахту на баррикаде на южной окраине города. Фрэнни взяла у него книгу (несмотря на вялые протесты) и прочитала четыре главы вестерна, написанного женщиной, которая жила на севере, в Хейвене. Назывался роман «Пуля на Рождество» [84]. Шериф Джон Стоунер решал проблемы, возникшие с самыми хулиганистыми жителями Роринг-Рок, штат Вайоминг… и, что было намного хуже, не мог найти рождественский подарок для своей очаровательной молодой жены.

Фрэнни ушла в хорошем настроении, думая, что Гас поправляется. Но вечером ему вновь стало хуже, и утром, без четверти восемь, он умер, всего-то полтора часа тому назад. Перед смертью Гас находился в здравом уме, только не понимал тяжести своего состояния. С тоской в голосе сказал, что очень хотел бы крем-соды со льдом, какой отец угощал его и братьев Четвертого июля и в День труда, когда в Бангоре проводилась ярмарка. Но электричество в Оганквите отключили – произошло это, если верить электронным часам, в двадцать один семнадцать двадцать восьмого июня, – так что никакого льда в городе не осталось. Фрэнни задалась вопросом, нет ли у кого-то из горожан бензинового электрогенератора, подключенного к морозильнику, и даже подумала, а не найти ли ей Гарольда Лаудера, вдруг он знает, но тут у Гаса начались перебои с дыханием. Он промучился пять минут, в течение которых она одной рукой поддерживала его голову, а второй вытирала обильно отходящую мокроту, и умер.

Фрэнни накрыла Гаса чистой простыней и оставила на кровати старого Джека Хэнсона, лицом к океану. Потом пришла сюда и с тех пор бросала камушки в пруд, ни о чем особо не думая. Но подсознательно она понимала, что это хороший вид недумания, не та жуткая апатия, которая охватила ее после смерти отца. С того дня она более-менее пришла в себя. Взяла розовый куст в «Доме цветов Натана» и аккуратно посадила на могиле Питера. Она надеялась, что он действительно хорошо приживется, как сказал бы отец. Теперь отсутствие мыслей воспринималось как отдых после проводов Гаса в другой мир. Это состояние не имело ничего общего с прелюдией безумства, через которую ей пришлось пройти. Тогда она словно блуждала по какому-то серому, грязному тоннелю, полному призраков, скорее осязаемых, чем видимых. Больше ей бродить там не хотелось.

Но Фрэнни понимала, что вскоре предстоит подумать о том, что делать дальше, и предполагала, что в эти раздумья придется включать Гарольда Лаудера. Не только потому, что в округе не осталось никого, кроме них. Фрэнни просто не знала, что станет с Гарольдом, если никто не будет за ним приглядывать. Она не считала, что приспособлена к жизни лучше любого другого, но, раз уж больше никого не было, получалось, что приглядывать придется ей. Она по-прежнему не питала к Гарольду особо теплых чувств, но он хотя бы попытался проявить тактичность и показал, что не лишен добропорядочности. Если на то пошло, добропорядочности у него хватало.