Виталий Храмов - Испытание сталью [litres с оптимизированной обложкой]

Ну, вот, началось – рёв. Танковые двигатели. Мир закачался. Не, даже просыпаться не буду. Надоела эта война. И во сне, и наяву. Надо хоть чуть поспать. Сны посмотреть.

Бегите, бегите! Пешком они решили пробиваться! Как мыши, проскочить!

А вот и «Хайль!». А вот и «Алярм!». А вот и автоматно-пулемётная трескотня. И вот мои носилки, со мной, соответственно, летят куда-то. Почему вверх? А, я на каруселях в горсаду! Почему так тихо? Где оркестр? Где шум толпы?

Ага, кто-то освободил мои ноги, руки, перевернул меня. Громозека! Сука! Ты! С ними! Заодно! Порешу!

Вдруг глаза Громозеки удивлённо увеличиваются, нас с ним бьёт огромный тугой резиновый мяч, сорвавшийся с рук гигантского клоуна-жонглера Роланда Макдональда, Громозека плюёт мне в лицо горячим, солёным кетчупом, пахнущим железом, наваливается на меня, а потом на нас высыпает несколько кубометров земли какой-то самосвал из своего оранжевого кузова.

Боли я не чувствую, но и пошевелиться не могу. Становится холодно. Глаза больше не открываются.

Плохой сон! Очень плохой сон! Надо проснуться.

Не, ну её! Лучше плохой сон – чем никакого.

– Прости, командир! – горячий шёпот голосом Громозеки. – Прости, Витя! Это я виноват. Прости! Я завидовал тебе. Мне Даша понравилась, а она – выбрала тебя. И докторша тебя выбрала. А мне – по лицу. Я не понимал – почему? Только сейчас я вижу – почему они выбрали тебя. Прости! Я не должен был тебя предавать! Свой долг не выполнил! Не будет мне прощения! Навсегда! Проклинаю себя! Навсегда!

Странные зигзаги моего сознания. Голос моего охранника умолк. Громозека, как ты меня достал! И во сне от тебя нет спасения!

Лучше плохой сон – чем отвратительная реальность. Как же я замёрз! Блин, эти тряпки немецкие совсем не греют. Громозека, причём тут-то, что они с трупа? Несколько дней впроголодь, без горячего, без возможности даже костёр развести, общая истощённость – вот причина. А ты – с трупа! Ты бы лучше метнулся на разведку. Тебе, призраку, сущности бестелесной, это должно быть не сложно. Иногда тебе завидую. Ходишь рядом со мной весь в летней парадной форме – и не мёрзнешь. А тут за ночь ресницы смёрзлись. И жрать тебе не хочется. Что ты делал, пока я спал? Почему в разведку не слетал? И не надо опять заводить старую шарманку! Ты – призрак, а не мой глюк! Иди, лети, вынюхивай! Тьфу! Вот ты упёртый! Да тебе это только кажется, что ты не можешь покинуть пределы моего зрения. Ты – призрак! Вон как ты ловко прошёл прямо сквозь древесный ствол! Призрак, значит – вполне самостоятельный. С чего ты решил, что ты глюк, что ты плод моего больного разума? Я – не псих. Наверное.

Кого это ты нашел? Наш? Да понял я уже, что мы проскочили в тыл нашим, понял, не тарахти! Спит на посту? Ну, сам напросился! Ща разбудим этого недотёпу, узнаем, насколько мы промахнулись с этим болотом. Стоит он, дерево подпирает. Винтовку обнял. Давай-ка мы сделаем вот так! Ха! Затвор выскользнул и упал на землю. Не порядок! Спящий караульный даже ухом не повёл.

За полупрозрачными зарослями зачихал и завелся двигатель. Явно авиационный. Так ты из БАО! Аэродром! Вот это я махнул! Вышел в глубокие тылы.

Караульный проснулся и посмотрел на меня удивлёнными мутными глазами. Я улыбнулся ему, отобрал его винтовку и от души припечатал в солнечное сплетение. Охранник хукнул и потух. Я не сдержался, пнул его в печень.

Не спи на посту! А если бы не я, а охотничья команда немцев? Прошли бы и вырезали спящих пилотов. Это тебя, бездаря, не жалко. А лётчики – элитный, штучный продукт. Не каждый сможет им стать – тут физиологические способности должны быть. Кроме того, большие затраты в подготовке, большая продолжительность «изготовления». И «доводки».

Давай, давай, убогий, поднимайся. Что ты так удивлён? Ну, посмотри в ствол немецкого карабина. Интересно?

– Вставай! – голос мой был хриплым. Сколько же времени я рта не раскрывал? А зачем? Громозека меня и телепатически слышит.

Не понимает. Вот! Волшебный пендаль опять сработал!

– Веди меня к начкару.

– Ты наш?

– Посмотрим. Давай, топай.

– Винтарь верни!

– А шнурки тебе не погладить? – опять пнул я его. – Спать он на посту вздумал!

Повёл он меня под моим конвоем. Миновали посадку. Просыпающийся народ на аэродроме, суетящийся вокруг накрытых маскировочными сетями самолётов, удивлённо смотрел на нас. А что тут удивительного? Ну, подумаешь, грязный, обросший чувачок в гражданских штанах и немецких сапогах с их коротким голенищем, в немецкой же шинели со споротыми знаками различия, в свалявшемся, дырявом треухе ведет под прицелом немецкого карабина недотёпу из БАО.

Так вот вы какие, «горбатые»! ИЛ-2, легенда.

Нас окружили. Щёлкают затворы.

– С кем имею честь? – спросил я.

Ага, ты, значит, старший из присутствующих. А зачем ты требуешь сложить оружие? Да, пожалуйста! Патронов к карабину уже давно нет. Все расстрелял. Доложил, что этот раздолбай спал на посту.

– И кто ж это тут такой наглый? – спросил ещё один тип. Ого! Целый полковник ВВС!

Я представился, доложил, что сбежал из плена и выходил к своим.

Арестовали меня. Что ж, вполне ожидаемо. Хорошо, бить не стали. Кто такие военнопленные? Враги народа. Я – враг народа!

Я – враг народа! Я – изменник! Как так? Как так получилось? Это же пипец полный! И ничего не изменить! Ничего не исправить!

Эти мысли у меня с рёвом носились по контуженной в очередной раз голове, как болиды «Формулы-1» по кругу стадиона. По кругу. Замкнутому кругу. Из которого нет выхода. Ничего не изменить! Ничего не исправить!

И ничего больше в голову не лезло, кроме этих: «Ничего не изменить! Ничего не исправить!»

Я был в таком состоянии, что ничего не видел вокруг. Это позже я вспомнил, как очнулся под телом Громозеки, как разгребал левой рукой землю – правая была перебита. Как я кровью не истёк?

Вспомнил позже, как обнаружил отсутствие оружия, снаряжения, ремня, берец. Рядом валялись разбитые в хлам керзовые ботинки, как я разрывал гимнастёрку на полосы, как бинтовал грязными лоскутами руку, как обувал эти лоханки – босиком всё одно хуже.

Потом я вспомнил, как прибился к группе из четырёх бойцов ИПТАП, как на нас налетели немцы, как получил прикладом в лицо. Как слышал хруст ломаемого носа, падая в темноту обморока.

Это было потом. А сначала – только беспросветное отчаяние. Ничего не изменить! Ничего не исправить!

Нас, как стадо баранов, гнали в тыл немцев. Больше пяти десятков пленных гнали только трое немцев. С карабинами. И мы, как бараны, шли. Настолько сильно меня пришибло самим фактом моего пленения, что я этого даже не видел. Вот когда надо было бежать! Что, я не смог бы подбить на побег эту группу бойцов? Смог бы. Легко. Но не сделал.