Александр Войкин - Оруженосец [litres]

Южане уже ухмылялись, явно предвкушая, как позабавятся с пленными.

Рядом заскрипели зубами мои соратники.

– Нельзя, парни, – шепнул я, ощущая, как ярость кипит в венах.

Ужасно хотелось броситься туда, прикончить всех до единого. Разве они заслужили жизнь? Разве не убьют они эту девочку и ее мать после того, как жестоко, всем скопом, изнасилуют их?

Мы все знали ответ.

Но не все из нас могли держать себя в руках. К большому сожалению для остальных.

Когда двое солдат бросились к женщине и разорвали на ней платье, а еще один, мерзко ухмыляясь, подошел к девочке и одним ударом опрокинул ее на землю, Рен сорвался. Юноша пулей выскочил из зарослей и помчался к деревне, на ходу извлекая меч из ножен.

– Стой! – крикнул я, но парень не слышал. Оглушенный яростью, он несся туда, где видел непомерную жестокость.

Переглянувшись с Хакином, я тяжело вздохнул и, вынув клинок, побежал следом. Сзади слышался дружный топот.

Отряд никогда не бросит товарища в беде, какой бы смертельной ни была опасность: это правило нам накрепко вдолбил сержант. Пусть мне и казалось, что в условиях реального боя это невыполнимо, но сейчас, пытаясь догнать Рена, я понял.

Отряд – это больше, чем семья. А в семье своих не бросают.

Странно, что южане не заметили его. Похоже, они были ослеплены похотью, предвкушая веселую ночь, поэтому даже часовые отвлеклись на зрелище обнаженной женщины. Еще двое держали ее, не давая вырваться. Даже отсюда я чувствовал ее боль и ярость. А еще – беспомощность.

Чутье было странным умением, возникающим когда угодно. Умей контролировать его, то заранее понял бы состояние Рена и не позволил ему выдать нас.

И спокойно смотрел бы на то, как насилуют ребенка?

Не думаю. Кто-то из нас сорвался бы в любом случае. Возможно, даже я сам. Это было неизбежно. И теперь остается лишь умереть, сражаясь. Иного выхода нет.

Приняв наконец свою судьбу, я успокоился. Когда видишь впереди путь, лишенный зарослей и препятствий, дрожь и слабость проходят, уступая решимости. Если суждено нам погибнуть здесь, то лучше с оружием в руках, защищая тех, кто нуждается в помощи.

Рен сумел заколоть двоих, прежде чем на него обратили внимание. Затем на парня сразу насели трое, а другие уже следили за нами, неторопливо двигаясь навстречу, на ходу обнажая мечи. Многие даже не отвлеклись от созерцания изнасилования, стоило им только подсчитать наше количество.

Шесть человек. Против сотни.

Они улыбались, но улыбки быстро померкли, стоило мне с ходу пробить защиту ближайшего и одним ударом пронзить грудь. Рен впереди уже сдавал под натиском толпы, и я крикнул Хакину, чтобы они пробивались к нему.

Старый моряк понятливо кивнул и бросился в бой.

Я отбил выпад еще двоих, а затем атаковал в ответ, уклонившись от удара и вонзив меч в шею врага. Резко выдернув, ощутил, как кровь окропляет одежду. Солдат напротив меня испуган, ему нет даже двадцати, и он очень хочет жить. Но пощады не будет. Только не им.

Поэтому отбиваю его неумелый удар, а затем лезвием клинка вспарываю живот. Кишки вываливаются на землю, крови слишком много. Парнишка смотрит сначала на меня, а потом недоверчиво – на свои внутренности. Он так и умер, не поверив, что все кончено.

Быстро осмотревшись, я заметил, как хромает Хом, раненный в ногу. Коротышка потерял свою привычную скорость и теперь с трудом уклонялся от мощных ударов, сыпавшихся со всех сторон. Каон ужом вертелся между противниками, раздавая короткие, но болезненные уколы направо и налево. Толстяк Глинс, орудуя двуручником, легко отбивался от врагов и рубил конечности, что-то громко крича.

А вот у Хакина и Рена дела обстояли не слишком хорошо. Старик и юноша, спина к спине, сражались с более чем двумя десятками, и на смену погибшим сразу вставали новые.

Ко мне тоже неслась целая толпа. Враги зло скалились, видя трупы соратников, и готовы были разорвать меня на части.

Позже было даже трудно вспоминать этот бой, не говоря уже о том, чтобы поведать о нем. Отмахиваться от толпы оказалось весьма непросто, и вскоре мое тело покрыли кучи мелких, но болезненных порезов, которые к тому же сильно кровоточили. Пот заливал глаза вместе с кровью от раны на лбу. Она пришлась как раз поверх недавно зажившей царапины, и теперь красная жидкость постоянно попадала в глаза.

Сквозь боль и усталость я видел, как пронзили грудь Рена и парень мертвой куклой свалился на землю. Хакин дрогнул на секунду, и его тут же смели, порубив на части. Сдерживая пронзившую сердце боль, я прикончил двоих, слегка расчистив себе пространство для маневра, и развернулся на месте.

Хома больше не было. Коротышку разрубили напополам, а Каон с трудом прикрывал Глинса, орудуя одной рукой. Из второй обильно текла кровь, постепенно лишая бывшего циркача сил.

– Парни, – прошептал я. Ярость, накопленная прежде, вдруг выплеснулась наружу, ядом растекшись по всему телу.

Рванул вперед, не обращая внимания на боль и новые раны, сметая врагов. Кому-то пронзил живот, кого-то удалось ранить в бок. Сам получил не меньше десятка царапин, но было плевать.

Добежав до оставшихся в живых соратников, встал с ними спина к спине. Теперь мы могли контролировать все пространство вокруг.

– Биться до конца! За Конклав! – рявкнул я.

– За Аонор! – откликнулись Глинс и Каон, слегка воспрянув духом.

Но я ощущал, как медленно покидает их жизнь, а усталость заполняет собой сознание, лишая возможности двигаться и бить. Мне тоже осталось недолго: слишком много крови вытекло из мелких ран.

– Простите меня, парни, – сказал я и ощутил их поддержку.

А потом нас смели.

Толпа просто задавила, как мы ни пытались отмахиваться клинками. Краем глаза я видел, как коренастый южанин подрубил Глинсу колени, заставив толстяка рухнуть на землю, а затем одним ударом отрубил ему голову. Закричав, я бросился на врага, но был отброшен назад сильным ударом. Каона там уже не было, его тоже задавили, прикончили эти твари.

Я остался совершенно один, окруженный врагами, при смерти.

В следующее мгновение мне в бок вошел чей-то кинжал, заставив поперхнуться кровью. Меч другого врага пронзил живот, а третий перерезал сухожилия на ногах. Я рухнул на землю, а сверху на меня опускались все новые и новые клинки, кромсая плоть и разрубая на части…

В какой-то момент сознание погасло, и перед тем как умереть, я услышал далекие крики. Наверное, это были враги.

Очнулся в какой-то темнице и в первое мгновение показалось, будто вокруг раскаленная лава, а сам я медленно поджариваюсь снизу вверх. Затем наваждение схлынуло, но боль осталась.

Каждая клеточка моего тела ныла, моля о милосердной смерти. Что со мной сделали? Я ведь совершенно точно умер… или нет?