Роберт Асприн - ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. II том

В общем, о Стратоне Нас-йени мог больше не беспокоиться.

Оставался Критиас… и пока в безопасности; и только что занял пост, который ему предоставил Темпус — вероятно, Темпус рассчитывал, что это единственное место, где Стратон может еще остаться в живых, а Критиас — единственный человек, который может помочь ему выздороветь. Нас-йени теперь очень хорошо понимал своих врагов, так же хорошо, как когда-то своих конкурентов в делах торговли — он был опытный торговец и контрабандист и неплохо разбирался в людях. Надо быть полным дураком, чтобы не понимать: его могущественный враг — такой же человек, как и все остальные, и ему нужно то же самое, что и любому другому, например дружба, сочувствие, утешение… или хотя бы иллюзия всего этого, если уж нет ни настоящей дружбы, ни настоящей любви. Только от них зависит жизнь и процветание любого торговца; только с помощью этих чувств мерзавцы вроде Стратона и Критиаса ломают характеры своих жертв (а заодно и их кости!), уничтожая в их душах всякую уверенность в своих силах.

Только с помощью этих чувств один человек способен разгадать другого.

Охотник должен уметь поставить себя на место дичи. Они ведь все равно связаны друг с другом во время погони — некоей внутренней связью. Нас-йени, теперь не имевший семьи, охотился за двумя жертвами сразу и мог предсказать любую их мысль, предвидеть любой их поступок. В какой-то степени это помогало ему пережить одиночество; именно враги помогали его сердцу биться, а крови — бежать по жилам; их действия давали ему пищу для размышлений и нетерпеливых ожиданий; в общем, он был порой очень рад, что тогда промахнулся.

Итак, первым оказался Стратон. Теперь очередь Критиаса.

Который и так уже страдает. Можно, конечно, просто жить и наблюдать, как он медленно звереет, оставшись один на один с городом, который его ненавидит. Однако Нас-йени знал Критиаса, как собственного сына. И понимал: такое озверение в итоге способно вытравить все человеческие чувства из его души. Знал он также и то, что однажды утром Стратона непременно найдут мертвым — он умрет то ли с перепоя, то ли в результате какого-нибудь уличного происшествия, и от этой смерти его не смогут спасти никакие подкупы, — и тогда Критиас ощутит острую жалость и облегчение, и нарыв будет наконец вскрыт, и боль пройдет.

Но этого никогда не будет ему достаточно.

Критиаса ждет перемена судьбы, на него сейчас со всех сторон валятся проблемы; а для Стратона уже наступил настоящий ад — он потерял всяческие ориентиры в жизни. И план Нас-йени был, в общем-то, основан на потворстве собственным желаниям, собственным чувственным наслаждениям — да, страдания его врагов были для него поистине сладостны, ибо он слишком долго — страшно долго! — сдерживал себя и еженощно молился о здравии своих врагов, о продолжении их жизни…

И все это было совершенно нетрудно для обычного жителя Санктуария, столь похожего на всех прочих его обитателей — с точки зрения захватчиков, разумеется.

Дождь стучит по карнизам, от ветра гремят ставни, и в комнате, где одевается Мория, ужасный холод; она одевается торопливо, не обращая внимания на вонь и убожество этого помещения, которое она делит со Стилчо, последним из служителей ведьмы Ишад. Серый мутный свет падает на постель, где Стилчо валяется, одурманенный той дозой кррфа, на которую у нее хватило денег — да, она сумела купить ему хоть немного сна и покоя, которого он теперь почти не знает.

Какой он все-таки красавчик! И как подходит ей в ее нынешнем воплощении! А красоту эту дал ей колдун Хаут с помощью украденных им магических средств, и теперь Мория очень хороша собой — настоящая светловолосая ранканка! Ну а прежнего облика Стилчо она никогда не знала — она страшно боялась, когда Ишад воскресила его из мертвых; боялась даже посмотреть на него, вздрагивала от случайного прикосновения его ледяной руки и видела лишь те ужасные шрамы, которые нанес ему Морут, король нищих, ему, одному из пасынков, в ту долгую-долгую ночь, когда Стилчо находился у Морута в плену; ему успели выколоть правый глаз и уже собирались выколоть левый, когда вмешалась Ишад.

Ишад тогда взяла его себе, поскольку пасынки все равно отказались бы от него, ожившего мертвеца, зомби. И вот Ишад, чье проклятье привело к смерти всех ее любовников (за исключением Стратона, и только богам известно, почему он остался жив), решила заменить Стратона Стилчо в те страшные ночи, когда ею владело исключительно мрачное настроение и она избегала не только Стратона, но и удалила из дому всех слуг — одного Стилчо оставила при себе; на него-то ее проклятье и обрушилось всей своей силой, и теперь он мог умирать и оживать, умирать и оживать до бесконечности, ибо она управляла его душой, как опытный кукловод марионеткой, и дергала, дергала за ниточки, снова и снова вытаскивая его из ада и отправляя обратно…

Мория не раз видела его тогда по утрам, видела и содрогалась от ужаса — он с таким жутким, чудовищным упорством, сидя за столом, ощупывал все, что попадалось под руку — столешницу, материю, из которой было сшито платье, собственную плоть, — ощупывал, как бы познавая заново, внимательно и осторожно, словно это было нечто драгоценное и чрезвычайно хрупкое.

Она слышала тогда его крики — такого ни одна женщина не должна слышать от мужчины! — слышала, как он, сломленный, в слезах, умоляет Ишад: больше не надо, не надо, не надо!..

И стоило ей увидеть его в те дни, как она начинала дрожать всем телом.

Но именно его руки, мертвяще-ледяные, оказались рядом и поддержали Морию, когда рухнул ее собственный мир. И его доброта, его преданность тронули тогда даже Ишад; в ней вдруг заговорило чувство справедливости, и она вернула Стилчо назад.

Навсегда. И выпустила его на свободу. Да, он стал свободным — насколько может быть свободным человек, которому досталось столько страданий, который до сих пор с криком просыпается среди ночи, когда ему снова снятся ад и те демоны.

Только кррф давал ему полный покой, возможность освободиться от демонов хотя бы во сне. Хорошо было смотреть, как спокойно он спит, видеть его умиротворенное лицо, всегда такое бледное, его закрытый черной повязкой глаз и прядь темных волос, упавшую на лоб… Более ничего темного в его облике не было; все остальное было светлым, белым, словно вымытым дочиста этим светом, что проникал в щель между створками ставен вместе с леденящим ветром.

Мория повязала светловолосую голову старым коричневым платком и достала из тайника в углу обмазанный глиной слиток, походивший на обычный камень, но куда тяжелее любого камня; слиток этот весил, как смертный грех. Или как чистое золото.

Она сунула слиток в старую растрепанную корзину вместе с грязным бельем, тихо скрипнула дверью и осторожно вышла на улицу, оставив веревку от засова внутри, чтобы дверь мог открыть только сам Стилчо.