Сергей Москвин - Пифия-2. В грязи и крови [litres]

Бойцы поспешно отступили от пропасти, но комиссар, как и положено ответственному командиру, продолжал вглядываться в кипящую черноту и вскоре заметил, что поднимающийся дым подсвечивается снизу загадочными всполохами. При каждой вспышке разлетающиеся искры чертили во тьме огненные знаки, складывающиеся в буквы и даже в слова, но комиссару никак не удавалось разобрать их.

– Идемте, товарищ комиссар. Все, конец пути. Пора возвращаться.

Почувствовав чью-то ладонь на своем плече, тот резко обернулся.

– Отставить! Закрепить трос! Приготовиться к спуску!

Разведчики изумленно уставились на своего командира: предложить спуститься в провал, который неизвестно где заканчивается и заканчивается ли вообще, мог только безумец. Но комиссар воспринимал происходящее явно иначе и увидел в замешательстве подчиненных открытое неповиновение.

– Выполнять! – закричал он, размахивая пистолетом, и швырнул бухту запасного шнура под ноги одного из своих бойцов. – Привяжи конец к основанию колесной оси!

– Н-нет. – Солдат замотал головой и попятился. Это был тот боец, который потерял свой фонарь, но сейчас комиссар уже не стал бы утверждать, что это произошло случайно: скорее всего, трус и паникер выбросил фонарь намеренно. – Я туда не полезу.

Командир направил на бойца пистолет и нажал на спуск. Никто из сослуживцев не считал комиссара хорошим стрелком, но на этот раз выпущенная им пуля разбила окуляр противогаза и поразила пятящегося разведчика точно в глаз. Напарник застреленного солдата поспешно вскинул автомат, а комиссар с неожиданным для себя проворством развернулся. Они выстрелили практически одновременно. И оба попали.

Две заостренные автоматные пули, словно хищные насекомые, ужалили комиссара в грудь и вгрызлись в его тело, а спустя мгновение тупоносая пуля ПМ проделала то же самое с телом автоматчика.

Чем пристальнее старый машинист всматривался в темную пелену, тем больше укреплялся в мысли, что это не просто туман. Все в этом черном облаке было странным. И звуки, доносящиеся оттуда, тоже были странными. И пугающими! Всякий раз, когда туманная мгла «вспухала», раздаваясь вширь, и волной накатывала на дрезину, шуршание песка, шипящее дыхание ветра и какие-то непонятные шорохи складывались в воображении старика то в чью-то тяжеловесную поступь, от которой мелко дрожала земля, то в хруст перемалываемых костей, то в сытое урчание и чей-то довольный смех.

Услышав этот смех, машинист спустился из кабины на покрытую спекшейся коркой землю и потянул на себя сигнальную веревку, которой обвязались ушедшие в туман разведчики. Он представил на миг, как вытаскивает перегрызенный и окровавленный конец шнура, но ничего подобного не произошло. Веревка сразу натянулась и, сколько машинист ни бился над ней, больше не поддалась. В бесплодных попытках вытащить шнур прошло около минуты, за это время черная мгла дважды подступала к дрезине и откатывалась назад. А потом старик отчетливо услышал стон.

Если бы не этот стон, машинист ни за что бы не вошел в расползающуюся перед ним черноту. Но услышав этот звук, он уже не мог уехать и бросить раненого, возможно, умирающего человека, даже не попытавшись помочь ему.

Приняв решение, старик больше не колебался. Перебирая руками натянутую веревку, он перешагнул границу света и тьмы. Мгла мгновенно окутала его, словно только и ждала этого момента, а под ногами ощутимо качнулась земля, но машинист не обратил на это внимания. Вокруг кружила настоящая метель, только хлопья «снега» были не белого, а угольно-черного цвета. Уже в шаге перед собой ничего невозможно было рассмотреть, но веревка, которую старик не выпускал из рук, не оставляла сомнений, что он на верном пути.

Машинист успел пройти не более десяти шагов, когда раздавшийся за спиной скрежет заставил его обернуться. Выныривая из темноты и снова скрываясь в клубах черного дыма, на него неслась оставленная на рельсах дрезина. Застигнутый врасплох пожилой человек в ужасе шарахнулся в сторону, но не успел увернуться. Атакующий железный монстр сбил его с ног и швырнул на рельсы, прямо под вращающиеся ножи колес дрезины. Отведавшее человечины металлическое чудовище отрыгнуло непереваренные останки своей жертвы и так же стремительно исчезло во мраке.

Сразу наступила тишина. И только тьма продолжала клубиться над лужей растекающейся теплой крови и разорванным на куски телом старого машиниста.

Их было двое. Заносчивые и самоуверенные, как большинство промышляющих на поверхности смельчаков, гордо именующих себя сталкерами, они с превосходством и некоторым снисхождением поглядывали на провожающих их людей, основную часть которых составляли дети и молодые женщины, что, по мнению Гончей, было неудивительно. Сталкеры – эти падальщики рухнувшего мира, как она их про себя называла, – регулярно рисковали своими жизнями, за что вся малышня в метро считала их достойными подражания героями. Женщинами же, скорее всего, двигали иные, корыстные цели.

За свои услуги добытчики брали немалую плату, а на Красной линии, где плата в денежном (то есть патронном) эквиваленте как таковая не практиковалась, получали усиленный разнообразный паек и снаряжение. Разумеется, что-то перепадало подругам и женам этих смельчаков, поэтому незамужние женщины стремились связать со сталкерами свою судьбу. Держась в нескольких шагах от своих кумиров – ближе подходить почему-то боялись, – поклонницы дарили им улыбки и обещающе строили глазки.

Хотя все эти знаки внимания предназначались обоим героям, реагировал на них только один – молодой парень, немногим старше Гончей. Он был хорошо сложен и недурен собой. Общее положительное впечатление портили его суетливые движения и развязность манер, хотя для подавляющего большинства жительниц Черкизовской он наверняка был идеалом мужчины.

Внимание женщин льстило пареньку, и, чтобы поддержать интерес к своей персоне, он несколько раз подмигнул им, а пробегающему мимо сорванцу отвесил шуточный подзатыльник. За пару часов до того, как сталкеры собрались на вылазку, Гончая встретила этого красавчика у костра, где парень увлеченно рассказывал слушателям о своих героических похождениях. Не меньше половины из того, что он говорил, являлось чужими байками, но хвастун без зазрения совести приписал их себе, за что и получил от Гончей прозвище Болтун.

Напарник молодого краснобая представлял полную ему противоположность. Он был выше и плотнее. Его малоподвижное, невыразительное лицо не имело броских примет, за исключением массивной нижней челюсти. Это не делало его некрасивым, и свою долю женского внимания сталкер наверняка бы получил, если бы ответил хоть на один призывный взгляд или улыбку. Но он не отвечал. Проверив полученное снаряжение, хмурый парень уселся спиной ко всем на сложенные штабелем деревянные шпалы и принялся молча натягивать резиновые болотные сапоги с высокими голенищами. Гончая тут же назвала его Сапогом.