Андрей Лазарчук - Выживания не гарантирую

Луч фонаря дробился в воздухе и возвращался неуверенными бликами.

Рута поймала его за руку, сжала: «Смотри!»

Штурмфогель посветил фонарем. В углу, сжавшись в комок, сидел громадный богомол. Сверкнули мрачными изумрудами глаза, Штурмфогель попятился, доставая оружие…

– Это я-аа… – просвистел богомол. – Я-аа, Хельга-а…

– Боже, – сказал Штурмфогель.

Рута ахнула – почти как человек.

Подошли и встали рядом Нигра и Айна. Богомол свистнул, крапицы отозвались, все три. Несколько секунд они пересвистывались, потом Айна успокаивающе погладила Штурмфогеля по одному плечу, а Рута – по другому.

– Хельга… что с тобой сделали?

Богомол – теперь уже Штурмфогель видел, что это никакой не богомол, а совершенно особое существо, ни на что не похожее, – развел руками.

– А – кто?

– Дрозд…

– Сам? – в ужасе спросил Штурмфогель.

Хельга кивнула. Как ни странно, он уже узнавал ее сквозь жирно блестящий хитин и страшные черты – вот проступал изгиб руки. А вот – овал лица…

– Пойдем, – сказал Штурмфогель, сбрасывая с плеча рюкзак; в рюкзаке был плед и теплый плащ. – Накинь пока вот это…

Дрозд сумел сделать такое … Да кто тогда мы против него? Дети со спичками, решившие остановить танк…

Только потом до него дошло: в измененном боевом теле жила неизмененная личность Хельги. Вряд ли Волков сделал это сознательно. А значит, и у него что-то не получилось…

Но это дошло много позже, уже когда Хельгу протащили, закутав с головой, в номер дешевенькой гостиницы, и Айна с Нигрой занялись ее обихаживанием, а Рута села напротив Штурмфогеля, скрестив ноги и опершись подбородком на руки, и во взгляде ее читалось: а что дальше?

– Вечером – в Аквитанию, – сказал Штурмфогель. – А дальше будет видно…

Будет видно… вот в окно, например, видна крыша того ангара, где базируется «Гейер»; неспроста Хельгу в момент отчаяния занесло именно сюда. Будет видно…

Но Рута все еще хотела что-то донести до него, Штурмфогель напрягся – и вдруг понял, просто понял, уже без слов: случаи такого вот изменения тел были Руте известны, и никогда ничем хорошим это не кончалось. И еще прозвучало: два дня. Или три.

– А кто может помочь? – спросил он, внутренне холодея от мысли, что придется делать еще одно дело, срочное и трудоемкое, и именно в тот момент, когда все усилия надо будет сосредоточить в одной точке… еще один коварный ход Волкова?… вполне возможно…

И тут он понял , кто и как может помочь; Рута сказала это ему как-то по-своему, и он ее понял . Она пробилась наконец к нему, такому глупому, тупому и нечуткому…

Он подошел к Руте, наклонился навстречу ее просиявшему взгляду и поцеловал в темные теплые мягкие губы.

Главное – не будет никакой потери темпа: с единорогами им так или иначе придется встречаться…

– Телефон, сеньор? Уличный? Вон там, за углом – и наверх…

Гуго бросил мальчишке монету, подмигнул. Мальчишка охотно подмигнул в ответ. Он был в чем-то чрезвычайно пестром, и даже рукава были разного цвета.

Здесь вообще все было подчеркнуто ярким. Красные и зеленовато-серые камни тротуаров, голубая вода в каналах, дома самой богатой гаммы – коричневой: от кремового с легким уходом в беж – до цвета горького шоколада. Красно-белые маркизы над витринами и окнами, ослепительно белые и ослепительно черные гондолы на воде.

Мраморные и гранитные колонны, подпирающие цветущий сад…

И все это заливал ослепительный свет ясного солнца.

В отличие от той Венеции, что была внизу и послужила прообразом для этой (хотя кое-кто из умных людей считал, что все было совсем наоборот), каналы здесь располагались на разных уровнях, плавно переходя в акведуки, пролегая по крышам домов или наоборот – по подземным туннелям. Иногда вода в них текла быстро…

Тело Джино помнило это всё. Джино был родом из Венеции. Здесь прошло его детство.

Этими воспоминаниями тело делилось почти радостно…

Гуго обогнул полукруглое крыльцо, ведущее в какой-то ресторанчик, пустой в это время суток, и по спиральной лестнице стал подниматься на следующий уровень – в тот самый сад.

На белых легких скамьях сидели парочки, сидели няни с детьми, сидел одинокий старик. Вдали расстилалось море без горизонта.

Телефоны, шесть будок, стояли среди кустов диких роз. Кусты были полны бутонов, и некоторые цветки уже распускались.

Гуго встал так, чтобы видеть подходы, и набрал номер.

Трубку после пятого или шестого гудка взял сам Нойман.

– Да! – очень раздражено.

– Зигги, у меня изменился голос и рожа другая, но внутри я все тот же Захтлебен…

Нойман не мог успокоиться. Гуго жив. Гуго жив и действует. Он дал ценные сведения. Настолько ценные, что уже и не знаешь, как их применить…

Итак, Штурмфогель не предатель. Во всяком случае, не был предателем до сих пор. Теперь он, по всей вероятности, для «Факела» потерян… а значит, так или иначе подлежит уничтожению – как дезертир. Жаль, жаль, очень жаль…

Но при этом: Штурмфогель наверняка будет находиться поближе к событиям. Он будет искать доказательства своей невиновности. А «Гейер» будет охотиться за ним. И тем самым мотивированно находиться – тоже поближе к событиям…

И еще. На стороне противника выступают пока не установленные, но явно нечеловеческие силы. Вот об этом хотелось бы знать больше, но именно на эти исследования был наложен в свое время запрет. Очевидно, неспроста.

Что ж. Пришла пора этот запрет нарушить.

Вернее – связаться с тем, кто этот запрет всегда нарушал.

– Меня нет, – сказал Нойман секретарю.

Он скользнул вверх, там переоделся: рабочая блуза, поношенное кожаное пальто неопределенного цвета, скрученный жгутом шарф, шляпа с размокшими полями, офицерские ботинки образца восемнадцатого года. Потом, поблуждав немного по привычно-странно ведущим себя коридорам, вышел из здания через главный вход; после вчерашнего здесь сидело уже полтора десятка охранников – в касках, бронежилетах…

Отойдя от здания на полкилометра, он поймал такси и велел отвезти себя к парку Драйек. Пересек парк, сел на трамвай и поехал в Изенштайн.

Дорога заняла почти час.

В Изенштайне, побродив немного по переулкам и убедившись, что за ним не следует никакая тварь, Нойман горбатой улочкой поднялся к дому Ульриха Шмидта и постучал в дверь.

Шмидт открыл нескоро. Он был в грубой растянутой шерстяной кофте. Что-то странное топорщилось в правом рукаве.

– Что ты знаешь о пауках? – спросил Нойман через порог.

– Наконец-то, – сказал Шмидт. – Входи.

Вот и все, подумал Гуго, еще раз окидывая взглядом этот прелестный уголок Великого Города, Венецию, страну тихих грез и утонченных фантазий. Вот и все. Нужно было возвращаться, а значит – покидать захваченное тело, а значит – не иметь отныне ни малейшей уверенности в том, что можно будет в это тело вернуться. С захваченными телами вообще ни в чем нельзя быть уверенным – особенно если покидаешь их…