Олег Дивов - День коронации [антология]

– У нас трехсотый, судя по одежде – сотрудник комплекса. Пришлите врача…

– Я все еще не понимаю, зачем вы это сделали! – выдохнул Ольхов, опускаясь на противоположный стул.

В комнате для допросов было стерильно пусто, под потолком гудели длинные лампы холодного света. Андрей сидел напротив в кресле-каталке. Врачи говорили, что его нервные окончания постепенно восстановятся, но пока он все еще был парализован ниже пояса. Олег точно знал, куда и как бить.

– Без этих дисков нам придется свернуть программу и начинать все с нуля. Правительство не пойдет на то, чтобы доверить всю полноту власти машине без матрицы личности, – продолжал Ольхов. – И вы как никто другой должны были это понимать!

– Я это и понимал, – кивнул Андрей. – А еще я понимал, что мы не можем полностью довериться машине и отпустить все рычаги. Мы можем полагаться на них, можем принимать их советы, но мы не должны отдавать им полный контроль. Ни одна машина не должна принимать решения о том, кому жить и кому умирать. Такое должно оставаться на совести и гуманизме человека.

– Ну что же… теперь за то, что вы совершили, вас будет судить уже новый император, – устало произнес Ольхов, откинувшись на стуле. – То, что вы сделали, – это саботаж и госизмена, но посмотрим, что человек скажет об этом.

Андрей помедлил.

– А кто станет императором? – наконец спросил он.

– Правительство найдет кого-нибудь. Возможно, Церковь предложит свой вариант. Если мы пока не можем использовать слепки, значит, нам придется ограничиться хрупким человеческим разумом. И ему придется быть не просто говорящей головой. Человек станет императором, а программный ИскИн, которого создавали здесь, его помощником и главным советником. Им придется уравновешивать друг друга. Холодный, безжалостный прагматизм советов машины на одной стороне и человеческое сердце, отвечающее за то, как именно эти советы воплотить в жизнь, – на другой. Стороннему человеку придется стать этой самой матрицей личности. Машина будет давать всю необходимую помощь, но последнее слово во всех решениях, в конце концов, останется за человеком…

Ольхов остановился и покачал головой:

– Проклятье, мы ведь так проиграем… Нас сожрут другие, если у нас не будет превосходства, а у нас вместо него какая-то цифровая монархия на костылях получается…

– Ну или же реальная человеческая монархия? – произнес Андрей. – Такая же, как та, что веками справлялась со всеми вызовами, которые в нее кидала история?

– Ну да… – Ольхов потер подбородок и затем медленно кивнул. – Да, пожалуй, можно это и так назвать…

Когда заслонки опустились с обеих сторон, на миг погас свет, затем включилось аварийное освещение. Через несколько секунд вырубилась связь. Сразу после нее умерла терморегуляция.

– Без единого выстрела, гады! – мрачно констатировал старший офицер охраны, поворачиваясь к Кедрову. Рот открыл: то ли собирался доложить, то ли хотел обратиться за распоряжениями, но ни того ни другого не сделал. Просто захлопнул рот.

Молодец, умница! Все, что можно доложить, видно без доклада и умещается в слово «крышка». А распоряжения… Какие тут придумаешь распоряжения? Разве что у тебя козырной туз в рукаве или способности к чудотворению.

Но просторожий кряжистый мужик с выдающимися мешками под глазами не вызывает ассоциаций со словом «чудотворец». Даже если на нем очень хороший пиджак.

Да и картежником он не был ни по жизни, ни в политике.

Поэтому старший охранник сам принялся выдумывать распоряжения для подчиненных. Надо подчиненных взбадривать, иначе морально разложатся или впадут в лень.

«Ну конечно. Истинный царь должен быть великолепен и внушать веру в то, что он вот прямо здесь, не сходя с этого места, сотворит чудо. Как бы хотелось, чтобы всеми нами правил благородный юноша. Могучий, как Саул, умный, как Соломон, и, желательно, еще и сладкопевец, как Давид… Чего не хватает? А, прекрасный еще, как… э-э-э… ну, не знаю, как Филипп IV. Ведь Филиппа IV называли Красивым, так? Или Железным королем?? Или Медным носом? В общем, что-то такое металлическое и прекрасное, ослепительно сияющее, если хорошенько начистить… Восторг в полный рост! Первый претендент, восемнадцатилетний Дима Гагарин, чистокровный Рюрикович, был именно таким. Его все любили. Пока пуля снайпера не вошла ему в висок… Хоронили в закрытом гробу – страшно же смотреть: череп раскололся надвое. Меня, любопытно, как похоронят? На синенькое лицо тоже смотреть неприятно, а я, милостивые государи, точно посинею: не от мороза, так от удушья…»

Воздуха все еще хватало, недостаток кислорода пока не чувствовался. А вот холодком уже пробирало изрядно…

Охранники, повинуясь приказу старшего, пытались вскрыть гермолюки – все равно куда: хоть на «Ольгин», хоть на планетолет, – но ничего у них не получалось.

Попробовали оживить связь. Мертвая связь немо посылала их подальше.

Стен тоннеля Кедров касаться опасался: неровен час, пальцы приморозятся, и придется отрывать их с кровью.

«Почему Диму Гагарина застрелили не чужие, а свои? Чужие еще сделают свои ходы, но Диму убили именно свои. Банально, глупо, подло, но тогда еще договорились не все, кто мог договориться».

Был бы жив Дима… то есть тогда бы это был великий государь Димитрий II Андреевич… так вот, был бы жив великий государь Димитрий II Андреевич, и Кедрову жилось бы легче и проще. Ему вряд ли пришлось бы умирать в пятьдесят лет, и тем более крайне маловероятно, что кости его упокоились бы в марсианском грунте.

«Сам же придумал… Впрочем, хоть мальчишеская мечта сбылась: на другую планету слетал! Будь она неладна».

У России всего три колонии на Марсе. Потом, наверное, будет больше, а пока – всего три. Самая древняя, «Иринин», рассчитана на 20 геологов и шесть человек обслуживающего персонала. Но, по большому счету, только на геологов и только на таких безумцев, которые способны жить в таких условиях и, не переставая, неделями, месяцами, годами испытывать счастье от того, что у них под ногами – пятьсот диссертаций, то есть под каждой ногой штук по двести пятьдесят. Можно их, в сущности и не писать, один только поток новых знаний адреналинит душу до двухсот децибелов восторженного крика.

Ни на что, кроме геологии, «Иринин» не годится.

Вторая колония – «Елизаветин», и предназначена она лишь для сверхсекретных экспериментов. О сути опытов по всей стране знает человек пять. Из них трое безвылазно пребывают в «Елизаветине» вот уже два года. Если бы не маленькая, смертельно опасная авария в тоннеле перехода, на следующей неделе ему, Кедрову, обязательно доложили бы о том, что там творится. В общих чертах, разумеется. «Ваше Величество, Николай Васильевич, в этой папке содержится все самое важное. Мы постарались изложить суть вопроса предельно сжато…»