Джек Вэнс - Избранные произведения. Том I

Ликсаль раздраженно тряхнул головой.

— Ферлаш, все наши знают, что ты уже не священник с хорошей репутацией с тех пор, как давным-давно тебя отлучили за чудовищное совращение прихожан. Так что давай оставим обсуждение моей личной загробной жизни. Твои умствования насчет благополучия моей души интересуют меня не больше, чем советы от куска хлеба, который ты жаришь.

— Ты брюзгливый юнец, — заявил Ферлаш, — и чересчур самодовольный. Вообще-то, должен сказать, что сегодня ты выглядишь даже более довольным собой, чем всегда.

— Если и так, то вполне заслуженно. Сегодня я сделал изрядный вклад в свое будущее благополучие и, опосредованно, в ваше тоже, поскольку распространение славы обо мне как о волшебнике пойдет на пользу всей труппе.

Ферлаш нахмурился. Наряду с Ликсалем и еще одним человеком, именовавшим себя Кверионом — аптекарем, бывший жрец играл в труппе роль властной фигуры, поясняя сельской публике вопросы религии и то, как они согласуются с коммерцией.

— Из тебя еще худший маг, чем из меня жрец, — заявил он теперь Ликсалю. — Я, по крайней мере, когда-то по праву носил мантию священника. А какое отношение к истинной магии имеешь ты?

— На сегодняшний день — самое прямое. — И поскольку Ликсаль был и в самом деле доволен собой, он рассказал Ферлашу, что проделал. — И вот плоды моего ума и честолюбия, — закончил он, помахивая пачкой заклинаний. — Выучив это, я стану в некотором роде магом, а уж дальше буду быстро совершенствоваться.

Ферлаш медленно кивнул.

— Вижу, ты и впрямь нынче преуспел, Ликсаль Лаками, и извиняюсь, что равнял тебя со всеми нами, жалкими позерами и лицемерами. Раз ты собираешься вскоре стать столь искусным чудодеем, то, полагаю, тебе больше совершенно ни к чему этот браслет, что ты носишь, этот славный талисман против преждевременной смерти? Во время наших странствий случается, что из-за своего агностицизма зрители переходят от сомнений в моей искренности к воистину ужасной раздражительности — в особенности те из них, кому проданные мною молитвы и священные артефакты помогли не так хорошо, как они рассчитывали. Я бы очень оценил наличие у себя на руке подобной защиты от наиболее активно отрицающих мои методы.

Ликсаль недовольно отодвинулся.

— Ничего не выйдет, Ферлаш. Браслет мой, и только мой, его дала мне женщина, нежно любившая меня, хоть она и предпочла благополучие романтике и вышла в прошлом году замуж за того владельца конюшни, похожего на жабу. Сама мысль о том, что достаточно просто поклянчить — и ты тут же получишь в награду столь могущественный дар, смешна. — Он фыркнул. — А теперь я пошел учить свои заклинания. Когда мы увидимся снова, тебе уже не придет в голову не принимать меня всерьез.

И будущий маг оставил Ферлаша сидеть у костра и глядеть ему вслед, недовольно и завистливо.

Ликсаль Лакави тщательно отбирал заклинания, поскольку без десятилетий упорных тренировок, которые большинство магов отдавали своему делу — а это был слишком тяжкий путь, чтобы привлечь Ликсаля, знавшего о существовании множества куда более приятных способов провести время, — запросто можно было оговориться или перепутать жесты и очутиться в очень опасном положении — не важно, с браслетом-талисманом или без. Также в силу неопытности представлялось сомнительным, что Ликсаль Лакави сумеет осилить более одного заклинания за раз, и, разумеется, после каждого использования ему придется разучивать его заново, прежде чем применить еще раз. Поэтому Ликсаль отобрал у Твиттерела, оказавшегося на самом деле Элиастри, всего четыре заклинания — те, что должны были, как он полагал, оказаться универсальными и несложными в исполнении.

Первым стало проклятие ринократии, позволявшее владеющему им злоумышленнику изменить нос кому угодно самым забавным или ужасным образом, а потом по желанию снова сделать все как было. Второе, чары смыслового преуменьшения, позволяло сделать так, чтобы некая идея или точка зрения стала казаться менее важной или значимой тем, на кого оно направлено, причем продолжительность воздействия зависела от численности подвергнувшихся заклинанию. Третье представляло собой любовный заговор, именуемый псевдоприворотным зельем и имеющий свойство порождать страсть даже тогда, когда на самом деле таковой не существовало, или же усиливать ее наислабейшие проявления, пока намеченная жертва в конце концов не оскандалится в попытках унять свой любовный зуд.

Последним же, наиболее сложным для запоминания, но также, без сомнения, и самым могущественным из всех выбранных Ликсалем заклинаний, стал громовой выдох изгнания — оружие, мгновенно перемещающее нежелательную персону или существо в точку, наиболее удаленную от места применения заклятия, и удерживающее там жертву навсегда. Разгневанный муж или голодный лейкоморф просто исчезали из Альмери и в мгновение ока переносились к заснеженным пределам неведомых земель на самом краю мира и оставались там до конца своей жизни.

Это заклинание забирало у творящего его столько сил, что имело смысл пользоваться им лишь по особым поводам, но, поскольку в таких случаях, скорее всего, речь идет о жизни или смерти, Ликсаль не сомневался, что это разумный и полезный выбор. Между прочим, то, что он остановился на громовом выдохе, похоже, особенно рассердило старика Элиастри, поскольку тот что-то непрерывно бубнил, пока будущий маг переписывал заклинание, что лишь убедило Ликсаля в правильности своего выбора.

Действительно, на протяжении следующих месяцев Ликсаль и его новообретенные магические таланты имели большой успех. Он придавал живости бесчисленным местным междоусобицам, то навешивая на их участников несуразные носы, то убирая их, и достиг вершины мастерства, прицепив к носу одной пожилой женщины морскую звезду, так что старушка живо переписала завещание в пользу своего племянника, которого прежде недолюбливала, а тот с готовностью поделился деньгами с Ликсалем, после чего «маг» вернул длинному носу образумившейся дамы былую форму (немногим менее противную).

В особых случаях Ликсаль пользовался выдохом — чтобы изгнать прочь трех бешеных собак, одну устрашающе крупную и агрессивную древесную ласку, а также двух мужей и отца, категорически несогласных с тем, что Ликсаль воздействовал псевдозельем на их жен и дочерей соответственно. (Двух жен и двух дочерей, если точнее, поскольку у одного из мужей-рогоносцев имелась также прехорошенькая дочка, едва вошедшая в брачный возраст. В последнем Ликсаль удостоверился отдельно: он тщательно следил, чтобы его любовные чары применялись только к взрослым, — это была еще одна из множества его особенностей, заслуживавших, как он сам считал, большого восхищения.) А чары смыслового преуменьшения пригодились в нескольких случаях, когда другие методы не сумели помочь, и позволили Ликсалю улизнуть и даже получить вознаграждение там, где в ином случае ему не удалось бы ни то ни другое. Он начал приобретать изрядную репутацию в окрестностях тех мест, по которым кочевала его труппа.