Роберт Хайнлайн - Избранные произведения в одном томе

И почему она или я должны были удивляться? Теоретически, мы с ней были настолько идеальной парой, что даже если бы нам не понравилось, как мы пахнем (а этого не случилось), мы просто должны были хотя бы попытаться. Нас связывала любовь к музыке — а это такой уровень общения, которого многим супружеским парам никогда не удается достигнуть, а другие добиваются этого за счет суровой борьбы. Даже люди без музыкального слуха почувствовали нашу близость во время наших совместных выступлений. Она была очень хороша как пианистка, и мы помогали друг другу добиться наилучшего исполнительского уровня. Мы помогали друг другу сказать важные вещи, которых не сказали бы поодиночке, а далеко ли от этого до любви?

Любовь к угодьям Зога была еще одним звеном связи между нами, почти таким же важным, как музыка. Когда вместе с кем-то погружаешь руки в землю, это почти то же самое, что обнимать этого человека. И конечно, мы с Кэти были зрелыми и плодородными — парадокс, иносказательная невероятность которого точно отражает перипетии этого состояния. Потом оглядываешься на эту пору жизни и называешь ее золотой. А в то время, когда эту пору жизни проживаешь, это преисподняя, катящаяся на ржавых колесах.

Отчасти проблема заключалась как раз в том, что мы настолько явно идеально подходили друг другу — ну просто хрестоматийно подходили. Настолько, что мы оба осознавали это с самого начала, настолько, что каждому из нас сразу захотелось взъерепениться из-за одного только упрямого нежелания признавать, что это так. И я, и Кэти прочли достаточно романтической литературы и посмотрели достаточно романтических фильмов, чтобы знать: если автор стремится соединить между собой героев, их задача — всячески этому сопротивляться. По крайней мере, как можно дольше. Глупая причина не любить, я понимаю… но разве есть для этого неглупые причины?

Однако в абсолютно замкнутом и таком маленьком сообществе можно попробовать убежать, но спрятаться не удастся — навсегда не спрячешься. Впереди были двадцать лет. В конце концов спросишь у себя: «Почему бы не покончить с этим и не найти ответ?» Или, может быть, не так: «Почему бы не найти ответ и не покончить с этим?» Либо так, либо эдак, не важно. И это тоже было предсказуемо. Как я уже говорил, никто не удивился, когда я назначил Кэти свидание, включая и ее, никто не удивился слишком сильно, когда она ответила мне согласием — даже я сам. Я повел ее на спектакль — второе детище труппы Бута и Баскина, а потом мы отправились в «Рог изобилия». Пили ирландский кофе и разговаривали.

Пять минут мы посвятили обсуждению пьесы Саймона, очень хорошо поставленной. Я довольно долго распространялся по поводу того, почему считаю такой замечательной игру исполнительницы главной роли, а потом завел собственный монолог минут на десять. Кэти терпеливо слушала.

Я рассказал ей о Джинни — сначала о Джинни Гамильтон, а потом — о Джинни Конрад из клана Конрадов. Упомянул о своем отце, о том немногом, что помнил о матери, о том, как мне вдруг довелось оказаться в нищете и одиночестве, и еще о многом, из-за чего я стал перекати-полем. Этот разговор тоже можно было предсказать. С точки зрения того, какой из меня вышел собеседник, я, наверное, был стомиллиардным по счету засранцем со времен Адама, пытавшимся сказать женщине: мне приятно твое общество, но я — эмоциональный калека и не способен на длительные отношения, поэтому не возлагай на меня больших надежд. Женщины подобные излияния почему-то всегда выслушивают терпеливо. Но сомневаюсь, чтобы что-то из сказанного мной сильно удивило Кэти.

Наверное, единственным на всем корабле, который хоть чему-то удивился за время этого свидания, был я сам. А удивился я тогда, когда наконец заткнулся, и Кэти смогла сообщить мне, что две недели назад состоялась ее помолвка с двумя милыми людьми. Она спросила не задумывался ли я о том, чтобы присоединиться к групповой или линейной семье? Потому что они хотели расширить свою семью. Приветствовалась бисексуальность, но на этом не настаивали.

Не могу вспомнить, что я ответил. Наше свидание продлилось еще полтора часа. Герб с Бальвовацем установили, что я возвратился в каюту через два часа после того, как закончился спектакль, но я потом, убей меня бог, не мог вспомнить, как ни старался, о чем мы еще с Кэти говорили и чем занимались.

Мало-помалу все пошло, как это обычно бывает, обычным чередом.

Примерно с такой же скоростью, как образуется плесень на стенах в коридоре, жизнь на борту «Шеффилда» начала приобретать привычные очертания, вкус и, наконец, текстуру. Пять сотен людей постепенно знакомились друг с другом, выслушивали первые версии рассказов о прошлом и о мечтах о будущем, узнавали сильные и слабые стороны друг друга, обнаруживали, в чем у нас есть потребность и что мы способны отдать. Медленно, путем проб и ошибок, на основе ярких уроков истории, началась разработка и сборка общества, в котором должны были понадобиться все мы, которое должно было всех нас прокормить и дать нам всем что-то такое, частью чего мы будем на протяжении двадцати лет подряд.

Конечно, задачу усложняло то, что к концу этих двадцати лет общество должно было стать совсем иным, и его постоянно нужно было подталкивать в этом направлении. Для большинства людей все, что дальше нынешнего дня на год, — «далекое будущее». Слишком легко потерять из виду такую далекую цель, а мы были обязаны быть готовыми к тому моменту, когда доберемся до нее. Но хорошо, что нашим координатором была Мерил Гроссман. Она обладала острым умом, здорово разбиралась в своем деле и умела «наезжать» на людей так, что в этом чувствовалась искренняя любовь, и поэтому никто на нее не обижался.

Через шесть месяцев после начала полета она организовала и возглавила первое городское собрание на борту «Шеффилда». Естественно, собрание пришлось провести в электронной форме. На корабле, где постоянно не хватало места, попросту не было такого помещения, куда бы все могли набиться. Даже в бассейне смогло бы одновременно собраться не больше половины, и то только по большой дружбе. Но хорошо организованная электронная конференция срабатывает лучше, чем живой митинг в парке, а координатор Гроссман знала, как организовать такую конференцию.

То есть речи, конечно, произносились: ведь мы тут говорим о людях. Но они были короткими, и всякой дребедени в них содержалось на редкость мало. Капитан Джеймс Бин, мужчина, выглядевший именно так, каким вам хотелось бы видеть капитана звездолета, и обладавший безупречной репутацией, получил для своего выступления пять минут, а использовал три. Весь корабль взорвался аплодисментами, когда он закончил свою речь; его все любили. Пятиминутных выступлений также удостоились губернатор колонии Хайме Роберте и Джордж Р., представлявший команду релятивистов. Кроме того, должен был выступить генерал-губернатор Лоуренс Котт, представитель концерна «Канг — Да Коста», но он прихворнул, поэтому вместо него выступил его партнер, Перри Джарнелл, который проговорил шесть минут. После этого его изображение и звук отключили.