Джордж Оруэлл - Избранные произведения в одном томе

— В темный уголок. Хочу тебя поцеловать.

— У меня что-то нет настроения.

— Есть!

— Нет!

— Да!

Она смирилась. Равелстон растерянно остался на углу. Гордон и Розмари свернули, оказавшись на узкой темной улочке. Из ниш подъездов тут и там выглядывали проститутки, лица как черепа, густо обсыпанные розовой пудрой. Розмари сжалась. Гордон удивленно покрутил головой и хмыкнул:

— Девки, наверно, тебя принимают за свою.

Аккуратно поставив бутылку возле каменного цоколя, он вдруг схватил Розмари и притиснул к стене. Не собираясь тратить время на прелюдии, стал жадно целовать ее, однако поцелуи давались как-то с трудом. Напутанная его бледным, диким лицом, задыхаясь от жуткого перегара, Розмари уворачивалась, отталкивала его руки:

— Гордон, перестань!

— Почему?

— Что ты делаешь?

— А ты думаешь что?

Навалившись, он пыхтел, неуклюже, но с пьяной настырностью пытаясь расстегнуть ей платье. Это ее окончательно рассердило, она начала яростно вырываться.

— Гордон, сию секунду прекрати!

— Почему?

— Я тебе сейчас по физиономии хлопну.

— Хлопни! Давай, будь со мной скверной девочкой.

— Отстань!

— А как мы с тобой в воскресенье, а? — ухмыльнулся он.

— Гордон, честное слово, дам пощечину.

— Не дашь!

Он грубо запустил руку ей за пазуху. Какая-то незнакомая скотина лапала ее, не Розмари, а просто некое женское тело. Рванувшись, она освободилась, но он снова полез, тут Розмари со всего маха вкатила ему оплеуху и отскочила.

— Ты что? — сказал он, потирая щеку (никакой боли, впрочем, не чувствуя).

— Противно, я ухожу. Завтра все сам поймешь.

— Вздор! Мы сейчас найдем кроватку и займемся любовью.

— До свидания! — на бегу кинула она.

Гордон хотел бежать за ней, но ноги налились свинцом. И вообще, ну ее. Он поплелся обратно, найдя все еще стоящего на углу очень мрачного Равелстона, встревоженного как состоянием Гордона, так и парочкой хищно бродивших рядом потаскушек. «В стельку», — вздохнул про себя Равелстон, увидев потное, белое как мел, с одной стороны почему-то (видимо, от алкоголя) воспаленное лицо приятеля.

— Куда вы дели Розмари?

— Ушла, — проговорил Гордон, в качестве объяснения волнообразно махнув рукой.

— Слушайте, Гордон, пора спать.

— Спать, да. Только не в одиночку!

Перед глазами зыбилась жуткая полуночная иллюминация. Гордона охватила смертельная усталость. Лицо горело, тело раскисло и разбухло, череп, казалось, вот-вот треснет. И все это каким-то образом было связано с бешеной пляской мигавшего, заливавшего площадь красно-голубого неона — зловещий блеск обреченной цивилизации, огни тонущего корабля.

— Смотрите, — схватил он за руку Равелстона, — вот так, встречая нас, будет гореть адский огонь.

— Потом обсудим.

Равелстон высматривал свободное такси. Нужно немедленно доставить Гордона домой и уложить. А Гордон силился понять, в экстазе он или в агонии. Трезвая половина с ледяной ясностью видела, что завтра ему захочется убить себя: выкинул деньги на ветер, ограбил Джулию, оскорбил Розмари! Завтра — ох, каково будет завтра! Домой беги, гнала трезвая половина. Однако пьяная половина, посылая к черту малодушие, требовала разгуляться. И пьяная была сильнее трезвой. Светящийся напротив циферблат показывал двадцать минут одиннадцатого. Быстрей, пока открыты пабы! Haro! La gorge m ‘ard! [245] «Худо! Глотку жжет огнем!» (фр.) — вошедшая в поговорку реплика из басни Лафонтена «Хитрец крестьянин и его господин». Душу вновь вознесло лирической волной. Под рукой обнаружилось что-то гладкое, круглое — а-а, кьянти. Он вынул пробку. Равелстон услышал крик потаскушек и, повернувшись, с ужасом увидел, что Гордон, запрокинув голову, пьет из горлышка.

— Не смейте, Гордон!

Равелстон подскочил, вырвал бутылку. Струйка вина продолжала катиться по рубашке Гордона.

— Вы что, хотите, чтобы вас в полицию забрали?

— Я хочу выпить, — насупился Гордон.

— Черт возьми, здесь нельзя.

— Отведите меня в паб.

Равелстон беспомощно потер переносицу.

— О господи! Только не на тротуаре! Хорошо, пойдемте.

Гордон тщательно закрыл кьянти пробкой и уцепился за локоть Равелстона (в чем, собственно, не нуждался, поскольку вполне твердо стоял на ногах). Перейдя площадь, они пошли по Хэй-маркет.

В пабе висел густой пивной туман с острым запашком виски. Вдоль стойки теснилась толпа мужчин, со страстью Фауста ловивших последние прекрасные мгновения. Не брезгуя толчеей, Гордон втиснулся между жирным коммивояжером, пившим «Гиннес», и тощим типом, на вид опустившимся майором, которого отличали унылые сосульки усов и весьма краткий лексикон, практически состоявший из «во как!» и «как это?». Гордон бросил на мокрую стойку полкроны:

— Литровую крепкого!

— Где литровые кружки? — прокричала барменша, отмеряя в стакан виски и кося глазом на часы.

— Литровые на верхней полке, Эффи! — зычно откликнулся с другого конца бара хозяин.

Барменша нажала на кран и подвинула пиво. Гордон взялся за ручку, приподнял огромную кружищу. Ну и тяжесть! Интересно, сколько весит? Пинта воды — это фунт с четвертью, а литр… Хватит рассуждать, пей! Долгий-долгий поток прекрасной свежести оросил горло. Гордон выдохнул, слабо икнув. Теперь еще, ну-ка! Следующий глоток, однако, едва не задушил, плеснувшись в носоглотку. Держись, не блевани! Слышалось, как хозяин кричит: «Закрываем! Последние заказы, джентльмены!» Гордон передохнул и снова припал к пиву. А-а-ах! Пусто. В три глотка — неплохо! Он постучал кружкой о стойку:

— Эй, еще сюда!

— Во как! — сказал майор.

— Хорошо пошло! — одобрил коммивояжер.

Оставшийся у входа Равелстон негромко окликнул: «Гордон!» и замолчал (неудобно одергивать приятеля). Гордон напрягся — равновесие уже требовало специальных усилий. Голова по-прежнему трещала, тело пухло и плавилось. Вторая кружка показалась еще тяжелей. От запаха тошнило, от вида тоже — моча какая-то. Эта муть сейчас кишки разорвет. А зачем ты сюда явился? Давай, глотай, ну!

И вдруг — о боже! Горло не захотело пива, или пиву не захотелось в горло, но жидкость хлынула наружу, заливая Гордона, как бедного братца-мышонка. Потоп, спасите! Народ шарахнулся в стороны. Бах! Кружка брякнулась об пол. Быстро поплыли, закружились лица, зеркала, бутылки. Гордон падал, и единственной опорой в смутном, шатком мире нечто недвижно торчащее рядом (пивной кран). Теряя сознание, Гордон цепко ухватился за надежную ось бытия.

Карусель постепенно остановилась, мозг прояснился. Равелстон старался пробиться на помощь. Из-за стойки причитала барменша:

— Видали! Для чего на кране-то повис?

— Все брюки мне, на фиг, уделал! — вопил коммивояжер.