Анатолий Матвиенко - Де Бюсси [litres]

До неминуемой смерти считаные удары сердца… Нужно было срочно что-то предпринять, столь же неожиданное, как пистолетная стрельба! Например – оставить поле боя.

– Простите, сир, что вынужден вас покинуть!

Не дожидаясь его возмущенного ответа, кувырком через сугроб я нырнул в лес. Бегом, проваливаясь по колено в снег, понесся вперед вдоль дороги. За мной неуклюже топал медвежьего вида мужик в тулупе и с огромным топором, напоминающим размерами русский бердыш, железка цеплялась за ветки, обрушивая на хозяина потоки снега.

Оторвавшись от преследователя, я выскочил из-под низких еловых лап и с разбега прыгнул на последнего дворянина, опрокидывая его вместе с конем. Пан заверещал как раненый заяц – ногу ему придавило к дороге седлом и лошадиными ребрами, да еще мой вес навалился сверху. Вопли пленника мне на руку: его клевреты начали оборачиваться.

– Всем бросить оружие! Иначе ваш господин немедля встретится с Создателем!

Естественно, никто из ополчения по-французски не говорит, зато нервно дергающееся существо подо мной прекрасно поняло сказанное. Доходчивость слов усилил холодный кинжал у горла.

– Бросайте оружие, курвы! – завопил он своим. – Бросайте, песьи души! Встану – сам отправлю вас в ад!

Добрая треть согнанного сюда простонародного «быдла» уже погибла ради прихоти панской четверки, но шляхтича это не особо тронуло.

Шико, заляпанный кровью с головы до пят, но, кажется, абсолютно целый, принялся обыскивать пленников в поисках золотой цепи, похищенной у убитого слуги. Он прав: если Генрих узнает, что шут потерял его подарок, гнев будет не меньше, чем при известии о засаде и покушении на высочайшую особу.

Мой слуга Жак, здоровенный увалень из Прованса, впрочем – достаточно проворный в исполнении деликатных хозяйских поручений, отделался порванным кафтаном и лиловым кровоподтеком на широкой румяной физиономии, раскрасневшейся от битвы. Держу пари, две недвижимые крестьянские фигуры, распростертые на заднем плане, отягощают грехом именно его душу, о чем он ничуть не сожалел, деловито обшаривая трупы в поисках трофеев.

– Жак! Проклятье! Ты опять за свое, мародер чертов! Быстро доставь мои вещи! И лошадь!

Он нехотя оторвался от дела и подвел Матильду под уздцы. Вместе мы подняли на ноги единственного живого польского дворянина.

– Пан?

– Пан Огинский, господин француз, к вашим услугам.

Вежливый, сволочь, когда его жизнь зависит от одного движения моих бровей! Жак, он куда выше Огинского, уже рассмотрел перстень на перчатке пленника и смекнул, что с мертвой руки драгоценность снимается легче. Поэтому оторвал бы пану не только руку, но и голову без раздумий.

– Услугу вы уже оказали, не околев с тремя другими шляхтичами, – оборвал я Огинского. – Иначе нам пришлось бы драться с остальными до последнего живого поляка… Славным же получилось явление в Речи Посполитой королевского шута!

– Шута?!

И так побледневшее от потери крови лицо стало белее снега, отразив бешеную вереницу мыслей: гибель товарищей, пулевая рана в плече и унизительный плен – все это произошло из-за Шико, обычного фигляра-лицедея, ряженного под Генриха Анжуйского? Какой ужасный, несмываемый позор…

– А как вы думали? Что король въедет на польские земли, где у него больше врагов, нежели друзей, в сопровождении всего лишь двух придворных? Странного вы мнения о сюзерене, приглашенном править страной.

– Не править… Царствовать, – слабо возразил недотепа. – Правит Сейм.

Я наслышан о нравах Речи Посполитой, в переводе на французский название государства произносится как «Польская Республика», по образу Римской Республики до эпохи императоров. Вот только какого дьявола республике нужен король, понять не могу. «Король республики» – это даже звучит глупо.

Огинский был одет в длиннополый суконный кафтан – контуш, голову венчала забавная рогатывка – шапочка с отворотом, разрезанным надо лбом. Его подсадили на коня, и он кое-как удержался в седле, хоть темное пятно проступило на плече даже через сукно. Перевязать бы мерзавца, но не среди дикого леса, тем более что начало вечереть – короткий январский день приблизился к закату, тусклое солнце как осторожный лазутчик едва выглядывало из-за сосен.

– Далеко ли до Лодзи, пан Огинский?

Он задумался на минуту, прежде чем ответить.

– До ночи успеем.

– Если впереди больше нет панских засад, – вмешался Шико, снова принявший царственный облик. – Признаться, я утомился. Да и не терпится поведать Генриху, как мы научили ретивых шляхтичей покупать пуговицы про запас, чтобы застегивать на брюхе прорехи от моей шпаги!

Шутки у Шико всегда примерно такого же плана, как по мне – они совершенно не смешные. Но король и придворные искренне смеялись до упаду. Поэтому я ухмыльнулся в усы, слушая ржание де Бреньи, третьего члена нашей маленькой группы, и хихиканье уцелевших слуг. Поляки не поняли наш разговор, кроме Огинского, а ему было не до улыбки.

– Бургомистра тоже придется увещевать новой дыркой под пуговицы?

Шляхтич отрицательно качнул головой. По его словам, лодзинский градоначальник пан Ян Домбровский – человек консервативных взглядов, посягательство на решение Сейма о приглашении короля из дома Валуа сочтет покушением на священные права магнатов управлять государством. То есть, судя по скисшей физиономии и, особенно, – по вислым усам, кончики которых упали на ворот контуша, олицетворяя тоску побежденного, мой пленник ожидал печальной участи. Вполне вероятно – заточения в тюрьму за попытку переворота.

Коротая дорогу, я засыпал Огинского вопросами о других подробностях польской политики. Сопротивление воцарению Генриха, по его мнению, не ожидалось таким уж сильным, как могло показаться после теплой встречи в лесу. Польская государственность затрещала по всем швам, коль в числе кандидатов на трон круля посполитого, по совместительству великого князя литовского, магнаты зазывали даже Ивана IV Грозного из Московского царства, лютого своего врага. Правда, тот отвертелся, для вида выдвинув невыполнимые требования, занятый по горло реформами и борьбой со шведами. Другие кандидаты выглядели не менее отталкивающе для большинства шляхты, поэтому фигура Генриха Анжуйского стала компромиссной и дающей надежду – близость к домам Медичи и Валуа поддержит Польшу в вечнотрудное для нее время.

К тому же Сейм обложил воцарение монарха множеством совершенно странных условий: Генриху вменялось в обязанность расплатиться по всем долгам Сигизмунда Августа, пригласить молодых польских дворян получить образование в Париже, по первому требованию предоставить многотысячный французский корпус для очередной кампании против московитов (да-да, против того же Ивана Грозного, званого претендента на престол!).