Коллектив авторов - Клыки. Истории о вампирах (сборник) [litres]

Но сегодня вечером я не стану спускаться вниз на ужин. Лучше съем здесь последнее яблоко и сушеные вишни.

Около половины одиннадцатого раздался стук в дверь.

Я вздрогнула, причем скорее от того, что ожидала, а не от того, что испугалась.

– Кто там? – спросила я, отложив книгу, которую читала – пьесы Чехова, – хотя прекрасно знала, кто это.

– Могу я войти? – спросил он – строгий, музыкальный, чужой.

– Я бы предпочла, чтобы ты меня не беспокоил, – ответила я.

– Хорошо, Дайша, – спокойно ответил он. – Я спущусь в библиотеку. Кроме нас там никого больше не будет. Зато будет свежий кофе. Я буду ждать тебя до полуночи. А потом у меня кое-какие дела.

Я встала и подошла к двери.

– Дела? – бросила я ему с такой злостью, какой от себя даже не ожидала. Мне казалось, я уже научилась держать себя в руках. – О, это когда ты отправляешься на охоту и разрываешь в лесу животных для того, чтобы напиться их свежей крови, ты это имеешь в виду?

Молчание.

– Я подожду до полуночи, – повторил он.

И он ушел, хотя я и не услышала, когда именно.

Когда я вошла в библиотеку, был уже двенадцатый час, и на мне было мое свадебное платье и туфли. Я объяснила, что это все значит.

– Считается, что счастья не будет, – сказала я, – если жених до свадьбы увидит невесту в подвенечном платье. Но ведь счастья и так не будет, не так ли?

Он сидел на стуле перед камином, вытянув к огню длинные ноги – в джинсах, свитере и сапогах, как будто собрался на прогулку. Со стула свисала кожаная куртка.

Кофе все еще ждал меня, но уже успел остыть. Несмотря на это, он встал, налил чашку и принес ее мне. Ему удалось – ему всегда удавалось – передать чашку, не прикоснувшись ко мне.

Затем он отошел и, встав у камина, окинул взглядом высокие стены с многочисленными книжными полками.

– Дайша, – сказал он, – мне кажется, что я понимаю, как тебе неуютно и что ты сердишься…

– Неужели?

– …но могу я попросить тебя выслушать меня? Не прерывая и не убегая вон из комнаты…

– О, ради Бога…

– Дайша.

Он посмотрел на меня. Из бутылочно-зеленых его глаза стали почти белыми. Он пылал гневом, это заметил бы любой, но, в отличие от меня, он владел собой. Он щелкал гневом, словно кнутом, разбрызгивая электричество по всей комнате. Впрочем, на лице его была написана боль . Скрытая, потаенная боль и… или это было всего лишь разочарование или отчаяние? Именно это и удерживало меня, иначе я бы ушла, как он и сказал. Я стояла, как будто оглушенная, и думала: ему больно, как и мне. Почему? Кто сделал ему больно?

Боже, ему ненавистна мысль о женитьбе – ненавистна так же сильно, как мне ненавистна мысль о замужестве. Или же ему ненавистно то, как его… вернее, нас – используют.

– Хорошо, – сказала я, садясь на стул, и поставила холодный кофе на пол. – Говори. Я выслушаю.

– Спасибо, – сказал он.

На каминной полке над очагом стояли огромные старые часы. Так-так-так. Каждая нота – это секунда. Шестьдесят секунд. Та самая минута, о которой он просил меня раньше. Или же минута, когда Юнона, дрожа, держала меня в лучах рассветного солнца.

– Дайша. Я хорошо знаю, что тебе не хочется быть здесь, не говоря уже о том, чтобы быть со мной. Я надеялся, что ты испытаешь здесь другие чувства, но я не удивлен твоим настроением. Ты была вынуждена оставить свой дом, где у тебя были близкие люди, любовь, привычный образ жизни. – Я сказала, что буду молчать. Я не спорила. – Ты оказалась в этом гребаном замке и готовишься стать женой какого-то парня, которого ты никогда не видела, кроме как на коротенькой видеозаписи. Буду честен. В тот момент, когда я увидел твое фото, я потерял покой.

Я глупо подумал: «Это красивая, сильная женщина, и я хочу быть с ней. Вдруг у нас с ней что-то получится». Я имел в виду что-то, что важно только для нас с тобой, для тебя и меня. О детях я тогда – да и сейчас – меньше всего думал. Ведь у нас, в конце концов, будет еще много времени, чтобы принять решение по этому вопросу. Но ты. Я… я с нетерпением ждал встречи с тобой. И я бы вышел, чтобы встретить тебя, когда ты приехала. Но кое-что случилось. Нет, у меня вовсе не возникло желания отправиться в лес, чтобы разорвать животных и напиться их крови. Дайша, – неожиданно спросил он, – ты видела водопад?

Я удивленно посмотрела на него.

– Только из окна машины…

– Там живет одна из наших человеческих семей. Я должен был пойти, и… – Он помолчал, а потом продолжил: – Люди в этом доме отключились сразу, как компьютеры без электрического тока.

Я вырос здесь. Это был ад. Да, то самое место, в которое ты хотела, чтобы я отправился. Но только не яркое и огненное, а просто… мертвое . Они здесь все мертвы. Живые мертвецы. Нежить, как это называется в легендах, в этой чертовой книге «Дракула». Но я – не мертв. И ты тоже. Тебе когда-нибудь приходило в голову, – сказал он, – что твое имя, Дайша, звучит по-особому? Дай-ша. Оно красиво. Как и ты сама.

Он уже пригласил меня к разговору, так почему бы мне не предложить еще один комментарий?

– Но ты не выносишь дневной свет, – сказала я.

– Верно, не выношу. Но это не значит, что я не жажду света. Когда мне было два года, меня вывели наружу… отец вел меня за руку. Он мог примерно час выдерживать солнечный свет. Я был так взволнован… я с таким нетерпением ждал этого мига. Я помню первые цвета… – Он закрыл глаза и тут же их открыл. – Затем взошло солнце. Я никогда его не видел. Первый настоящий свет… и я ослеп. Моя кожа… Я толком ничего не помню. Просто тьма, мучительная боль и ужас. Всего одна минута. Моему телу даже ее оказалось слишком много.

Я болел десять месяцев. Затем ко мне снова вернулось зрение. Спустя десять месяцев. Но я видел дневной свет, видел его на видеозаписях и на фотографиях. Я читал о нем. И музыка… «Восход солнца» Равеля из его знаменитого балета. Ты представляешь, каково это – тосковать по дневному свету… и что такое – любить дневной свет… но никогда не видеть его по-настоящему, никогда не чувствовать тепло, не ощущать его запахи или не слышать звуков, лишь видеть на экране или слушать компакт-диск? Когда я увидел тебя, ты была такой, как настоящий дневной свет. Знаешь, что я сказал моему отцу, когда я начал выздоравливать после этих десяти месяцев, после этих тридцати секунд рассвета? Почему, сказал я ему, почему свет – мой враг, почему он хочет меня убить? Почему свет?

Зеэв отвернулся.

– И ты тоже дневной свет, Дайша. Ты тоже стала моим врагом. Дайша, – сказал он, обращаясь к очагу и его яркому, как солнечный свет, пламени. – Но я освобождаю тебя. Мы не станем мужем и женой. Я объясню всем, и обитателям Северина прежде всего, что вина лежит целиком на мне. Ты не услышишь в свой адрес ни единого дурного слова.