Александр Мазин - Время перемен

– Разрешаю.

– Вы не могли бы, сударыня, меньше чертыхаться?

– Нет, майор. Этикет не позволяет мне употреблять более крепкие выражения.

– Тогда позвольте еще один вопрос?

– Да, майор?

– А я вам нравлюсь?

Я был одарен совершенно обольстительной улыбкой.

– Ваш смокинг вам очень идет, Артём Алексеевич. Очень идет, особенно если учесть, что его моделировали виртуально.

– Вы и это знаете, Валентина Сергеевна?

– Разумеется, Артём Алексеевич. Ведь это я его и моделировала. По голограмме из вашей медицинской карточки, полученной от вашего дедушки.

«Ну дед! Ну старый… Нет слов!»

– Должна признать,– продолжала между тем невеста Гривы-самого-старшего,– эта работа доставила мне большое удовольствие. У вас идеальное сложение для моделирования одежды.

– Неужели только для моделирования? – осведомился я.

– Не только. Наверное, для гимнастики – тоже.

– А еще я могу голыми руками шею свернуть,– проворчал я.

На этой оптимистической ноте процедура нашего знакомства закончилась, потому что появился дед, чмокнул невесту в щечку и громогласно осведомился: почему перед домом стоит вертушка, а не указанный им наземный экипаж.

Начальник дедовой охраны что-то попытался возразить, но его протест был безжалостно растоптан, и в клуб мы поехали на старинном бронированном лимузине. Дед шиковал. А вертушки охраны летели над нами на «обусловленной» высоте, составлявшей для Петергофа сто десять метров. Начальнику дедовой охраны я очень сочувствовал. Он сидел рядом с шофером, за переборкой, и время от времени бросал на меня через зеркало заднего вида воистину собачьи взгляды. В случае «внештатной ситуации» он мог рассчитывать только на себя и на меня. Болтавшиеся в небе вертушки были оборудованы по высшему уровню оборонительной техники, но, увы, для защиты тех, кто находился внутри, а не для патрульного сопровождения.

Впрочем, доехали мы благополучно. Россия – не Америка. У нас политиков «убивают» только фигурально.

Императорский клуб – на четвертом этаже. Встречали нас у входа. Не успел допотопный дедов броневик подкатить к воротам, как вдоль дорожки шпалерами выстроилась местная обслуга. Все гнулись и приплясывали, метя фольклорными бородищами алый ковер под нашими ногами. За обслугой, на положенном, впрочем, удалении, теснилась свора репортеров с камерами прямого включе-ния.

Дед не шел – шествовал. Вальяжно улыбался, приобнимал за обнаженные плечики сияющую Валентину, благосклонно кивал лебезящей обслуге. Меня от таких помпезностей тошнило – должно быть, я в батьку пошел. К счастью, в этой суете я успел смешаться с телохранителями и укрылся за их широкими спинами. Дед несколько раз величаво поводил головой – оглядывался, меня искал. Но не зря меня еще в Школе обучали искусству скрадывания и слежки. Я возник рядом с ним только тогда, когда позади закрылись роскошные двери, отсекая папарацци и прочую неблагородную публику. В сам клуб представителей СМИ не пускали. Разве что таких, как дочка вице-адмирала Караваева. Дедовых телохранителей, кстати, тоже оставили снаружи. Тут своя охрана. Сверхнадежная, сплошь офицеры ФСБ. По пути к лифту деда от его невесты оттерли. Директор клуба, вице-директор, еще какие-то шишки…

Валентина, впрочем, субординацию понимала, приотстала, взяла меня под руку:

– А вы, я вижу, не любите публичных мероприятий, Артём Алексеевич?

– Я их избегаю, Валентина Сергеевна.

Должен признать, девушка чертовски хороша. Шейка, плечи, грудь… Кожа упругая и гладкая, как у настоящей афро, и при этом абсолютно белая. Подобная иногда бывает у рыжих зеленоглазых девушек. У сестренки моего напарника, например… В наших великосветских кругах такая белизна в последнее время вошла в моду. Но поскольку моя будущая бабушка была кареглазой брюнеткой, то ей наверняка пришлось прибегнуть к услугам косметолога.

– Вам не нравится мой парфюм, Артём Алексеевич?

– Почему вы так решили?

– Потому что вы от меня все время отодвигаетесь.

Тут, к счастью, мы вошли в лифт, и разговор естественным образом прервался.

Стол нам накрыли в Красном зале, втором по значению в здешней табели о рангах. Выше – только Белый, для августейших особ.

Меня усадили справа от деда, между ним и Валентиной. Как будто это не он, а я – жених.

За одним столом с нами оказались еще пятеро: двое мужчин и три женщины. Мужчин я знал: одного – лично: тайный советник дядя Коля; другого – заочно: лидер Монархической партии Польши и Украины Грищенко-Жолотовский. Толстый, усатый, похожий на немецкого бюргера-пиволюба средней руки. Оба были с супругами, донельзя светскими многократно омоложенными дамами, а Грищенко в придачу к супруге имел еще и племянницу: розовощекую девушку с пухлыми губками шестнадцатилетней и наивно-порочными глазищами искушенной фрейлины. Девушку звали пани Галиной, и она с ходу нацелилась на меня. Возможно, ее именно для этого и привели. Терпеть не могу таких вот девушек из высших слоев, фальшивых, как отпечатанные в Гонконге иранские акции. Впрочем, после пары моих ответов, односложных, по меркам этикета крайне невежливых, девушка надула губки и полностью сосредоточилась на еде.

– А вы не очень добрый человек, Артём Алексеевич,– сказала моя соседка справа.

Я повернулся и посмотрел на нее. Сказано было по-испански, причем с характерным бразильским акцентом.

– Почему вы так решили, Валентина Сергеевна?

– Обидели девочку.

– Я грубый солдат, сударыня. Светским манерам не обучен.

Валентина засмеялась:

– А я думала, в Высшей Императорской школе есть курс этикета.

– Есть,– согласился я.– Но я его прогуливал.

– Танцы – тоже?

– Танцы солдата – кулачный бой.

– Очень мужественно. Но обидно. Я как раз хотела предложить вам потанцевать.

Я покосился на деда.

Дед вещал.

Дядя Коля и Грищенко-Жолотовский – внимали. Последний, правда, отвлекся на мгновение: недовольно покосился на племянницу.

«Тебя что сюда – жрать привели?» – читалось во взоре польско-украинского монархиста.

– Идемте, Артём Алексеевич,– Валентина коснулась моей руки ухоженными пальчиками.– Офицеру не к лицу отказывать даме…

– …И его будущей бабушке,– подхватил я с широкой улыбкой, заимствованной у губернатора Невады.

Ух как ей захотелось ответить мне какой-нибудь колкостью. Но она сдержалась. Встала (лакей отодвинул стул), оперлась на мою руку.

Три дамы за столом проводили нас завистливо-неодобрительными взглядами.

– Самбу-капону вы, конечно, не умеете? – спросила Валентина.

– Угадали.

– А что умеете?

– Вальс,– буркнул я.

Вальс – наименее эротичный из известных мне танцев. Не считая менуэта.