Александр Мазин - Время перемен

– Благоприятные параметры… Фазовый резонанс… Гиперболическая зависимость… Точки разрыва… Точки сборки… Точки…

Артём знал речь доктора Праччимо наизусть. Большинство членов комиссии – тоже.

«Вот и всё,– думал он.– Вот и всё…»

Такое ощущение возникает, когда поднимаются стенки десантной капсулы. Несколько секунд. Потом железная «птичка» уронит «яйцо», мир закрутится взбесившейся центрифугой, и уже никаких чувств. Только кипящий в крови адреналин… Но эти несколько секунд беспомощности и неизвестности, когда от тебя ровным счетом ничего не зависит, и неизвестно, что там, внизу… Не страх, нет. Есть такой термин – предстартовый мандраж. Но это слово Артёму не нравилось. Не мандраж – предвкушение: неизвестно, что будет, но будет оч-чень круто!

Прямо напротив, в большом зеркальном окне, Артём видел собственное отражение: мускулистого парня в шортах, загорелого до черноты. Какой милый контраст с официальными костюмами «больших шишек» из «Алладина» и «базовой структуры», Международного координационного Центра по исследованию проявлений феномена спонтанной деструкции. Хотя не исключено, что кое у кого из них под отутюженными пиджаками – плоские фляжки индивидуальных кондиционеров.

– Тождественность хромосомных матриц…. Когерентный…

Артёму вдруг вспомнилась тетка-колдунья с «говорящей» тыквой. Еще он подумал: может, зря они с Ирландцем замяли тот эпизод. Может, стоило взять красотку в оборот и вытрясти из нее, что там еще наболтали бабушкины косточки? Пристегнуть к делу еще один, как выразился батя, «магический алгоритм». Если уж шаманить, так шаманить по-настоящему.

– Эмпирический метод… Существенные отклонения статистических…

Магия магией, а железа вокруг – на гектар. Здоровенная пирамида, а внутри «бублик» метров в сто диаметром. И на управление этим сооружением уйдет сорок восемь процентов мощности «Головастого». Очень внушительно, если знать, что на контроль и управление всеми космическими спутниками «Алладина» хватает двух процентов.

– …А почему саванна? – спросил кто-то из членов комиссии.

– Свободное место,– ответил доктор Праччимо.

Надо полагать, первые человеческие слова, которые он произнес за последние полчаса. Почтенные члены комиссии слегка оживились.

– Чтобы избежать пространственного совмещения резидента с объектом достаточно плотной массы…– тут же поправился докладчик.

– С деревом, вы имеете в виду? – осведомился иронический голос.

– Именно. По этим же причинам вертикальная составляющая определена в двенадцать футов, что составляет около четырех метров.

– Иными словами, наш друг может материализоваться в двенадцати футах над землей?

– Да.

Члены комиссии поглядели на «резидента» с уважением.

– Точность определения вертикальной составляющей плюс-минус шесть футов,– сказал доктор Праччимо.– И место выбиралось с высокой точностью. К сожалению, нам пришлось выбирать между точностью пространственной и точностью временной. И поскольку первая в нашем случае приоритетна, то временная погрешность составляет около шести процентов.

– И сколько же это лет? – уточнил кто-то.

– Порядка трех тысяч.

Кто-то присвистнул. Даже самым большим шишкам международной политики трудно представить себе погрешность в тридцать веков.

Доктор Праччимо врал. Весь этот доклад – чистая «деза». Из тридцати шести «шишек» лишь немногие знали о «пессимисте». Для остальных грандиозное сооружение вокруг было этакой «машиной времени». Никакой, извините, магии. Великие умы, высокие технологии и еще более высокие расходы. Обычная история. В России тоже никто не станет без необходимости информировать премьер-министра и господ депутатов. Зачем? У этих людей другая профессия – политика. И политиканство. Управление – это другая специальность.

Активировался дисплей справа от докладчика. На дисплее – один из умников доктора Праччимо.

– Оптимум,– сообщил он, покосившись на «генералов».

Праччимо остановил поток красноречия.

– Господа! – заявил он.– В нашем распоряжении шесть минут.

Члены комиссии дружно поднялись на ноги. Один за другим они подходили к Гриве, пожимали руку, желали удачи по-русски, по-испански, по-английски. Артём в свою очередь обещал оправдать доверие и так далее.

Последним подошел доктор Праччимо.

– Надеемся на тебя,– произнес он с достоинством.

– Постараюсь оправдать,– ухмыльнулся Артём.– Не забудьте вытащить меня через год.

– Не забудем. Постарайся также, чтобы это был ты, а не куча старого львиного дерьма.

– Постараюсь, док.

– До свиданья…

Двери закрылись, отделив меня от просторного конференц-зала. Но это была еще не «капсула» – «прихожая».

Здесь ждали Хокусай Танимура и доктор Сунь.

Доктор Сунь молча пожал мне руку. Хокусай обнял, шепнул на ухо по-русски:

– С Богом, Артём. Хотел бы я быть на твоем месте.

– Я знаю, Танимура-сан. Может быть, в следующий раз…

Хокусай отстранился, посмотрел на меня своими самурайскими глазами:

– Держись, майор, мы в тебя верим! – и подтолкнул меня люку, за которым меня ждала капсула.

Собственно, никакой капсулы здесь не было. Высоченный зал с эллиптическим основанием. В одном фокусе – место для меня, в другом – голограмма «пессимиста». Образ, запечатленный в момент его возникновения в камере виртуального моделирования. Шестисекундная запись, гоняемая по кругу. Голый «сверхчеловек», распластавшийся на полу, сотрясаемый дрожью…

Не скажу, что это зрелище меня подбодрило.

Я согнул колени, вытянул руки и замер в привычной кун-фушной стойке. Постарался отключить лишние мысли и сосредоточить сознание на том, что вижу…

В окружавшей меня тысячетонной конструкции двумя спиралями раскручивались поля чудовищных напряжений. В одном из полюсов – я.

Тишина. Темнота. Пустота. И содрогающееся тело с нечеловеческой, жуткой головой…

Я уже не знал, что я вижу: голограмму – или визуализированный медитацией мыслеобраз…

И вдруг темнота взорвалась светом, сила тяжести исчезла, и я почувствовал, что лечу головой вниз в пропасть с желтым трепещущим дном…

Темнота взорвалась светом, таким ярким, что Артём невольно зажмурился, но успел увидеть под собой что-то желтое, волнующееся, осознал, что летит вниз головой, рефлекторно сгруппировался… И через секунду, треснувшись спиной, покатился по чему-то колючему, перекувырнулся раза три, распластался, замер и осознал, что всё еще жив.

Артём лежал в густой желтой траве. Сверху палило солнце, внизу была сухая земля. Саднящая боль в спине и знакомая тропическая жара, «облепившая» тело, как нельзя лучше убеждали в том, что Грива живой, а происходящее – реальность, данная ему в конкретных и малоприятных ощущениях.