Антон Первушин - Пираты неба (Операция «Снегопад»)

«Что-то нужно делать, – одна и та же мысль в разных вариациях билась в голове Лукашевича. – Нужно что-то делать. Делать что-то нужно».

Стуча зубами от холода, он подтянул к себе ранец НАЗа. [21]В ранце находились медикаменты, набор витаминизированных сладостей, аварийный радиомаяк «Комар-2М», стреляющий механизм типа «Мортирка» и десяток сигнальных патронов к нему. Медикаменты, сладости и вода не пригодятся – не успеют пригодиться, а вот радиомаяк и сигнальные патроны… Пальцы потеряли гибкость, клапан ранца не открывался, и Лукашевич сдёрнул перчатки, но это не помогло. Тогда он пустил в ход зубы. Наконец НАЗ был распакован. Пакеты с шоколадом и карамелью Алексей сразу выбросил за борт. Разорвал герметичный полиэтилен, в который был завёрнут радиомаяк, вытянул антенну, перекинул тумблер. На радиостанции загорелась лампочка, и в эфир понеслись сигналы «SOS». Лукашевич, одной рукой удерживая радиостанцию, другой принялся растирать шею и плечо. Помогло это мало. Тело с каждой секундой немело всё больше. Глаза слезились. С какого-то момента Лукашевич перестал воспринимать происходящее как нечто реальное и происходящее именно с ним. Он бултыхался в чёрной воде под чёрным небом, уже умирая, но не понимая этого.

В какой-то момент ему показалось, что он слышит характерный звук работающего двигателя и шипение воды, рассекаемой форштевнем. И вроде бы даже мелькнул в сумраке совсем близко силуэт корабля с хищными обводами. И скользнул по воде луч прожектора. Лукашевич отреагировал на это видение не сразу. Он лежал в лодке в позе зародыша, засунув замёрзшие руки под мышки, и распрямляться ему не хотелось. Невыносимо тяжко было распрямляться. Невыносимо тяжело было вообще двигаться.

Но видение повторилось. Сквозь сумрак шёл корабль – корабль-призрак, и скользил по волнам луч прожектора. И тогда Лукашевич услышал своё имя. Это встряхнуло его. Он приподнялся, напрягая последние силы.

– Алексей! – звал громкий голос. – Алексей! Лукашевич!

Старший лейтенант медленно потянулся руками к засунутой за пояс мортирке, вытащил её, подержал на весу, всё ещё не веря в то, что рядом с ним кружит корабль.

– Алексей!!! Где ты?!

Лукашевич поднял мортирку, положил одервеневший палец на скобу ударного механизма и нажал. Красная ракета, разбрасывая искры, с шипением взлетела в воздух. Сразу стало намного светлее. Пустой патрон вывалился из мортирки в лодку. Лукашевич снова свернулся калачом и уронил голову.

– Мы видим тебя, Алексей! – загрохотал усиленный мегафоном голос. – Мы идём! Держись!..

С того момента, когда ноги Лукашевича коснулись ледяной воды Баренцева моря, прошло сорок шесть минут.

…Пульсирующий свет мигалок. Суровая, мужественная музыка. Лица шофёров – жёлтые, с узким разрезом глаз. Портовые краны перегружают ящики с пирса в трюм теплохода. Крупным планом – борт теплохода; надпись белой краской: «Нежин»…

…Мальчишеские сердца трепещут. Трое ребят, сидящие в первом ряду кинотеатра, возбуждены до предела. Им уже рассказывали об этом фильме, они знают, что «это круто», они замирают в сладком предвкушении невероятных и стремительных приключений, которые будут им сейчас показаны на экране…

…Голоса. Посторонние голоса за кадром…

«…он жив, разумеется. Но переохлаждение, сами понимаете…»

«…э-э-э… А что посоветуете, доктор?..»

…На экране появляется надпись: «Пираты XX века». А вот и главные персонажи фильма. «Нежин» в открытом океане, погода тихая и солнечная, и на палубе теплохода моряки развлекаются тем, что осваивают приёмы восточных единоборств, а наставником у них – крутой боцман…

…Мальчишки едва ли не повизгивают от удовольствия. Этот фильм словно специально создан для них. Так оно и есть на самом деле, но они поймут это много позже…

«…что тут посоветуешь. Других рецептов нет. Спирт, растирания. А дальше – как организм справится…»

«…существует ещё один рецепт, доктор…»

«…хм-м… э-э-э… что вы имеете в виду, Зоя?..»

…Теплоход «Нежин» подбирает чужого моряка в спасательном жилете. Моряк – азиатского типа: то ли японец, то ли китаец. «Сейчас начнётся», – многообещающе шепчет Лёха, которому уже кто-то пересказал содержание фильма. Костяй, не отрывая восторженных глаз от экрана, молча показывает Лёхе кулак…

«…вы знаете, что я имею в виду…»

«…не совсем понимаю вас, Зоя…»

«…вы слышали об опытах по переохлаждению, доктор?..»

«…каких опытах?..»

«…Зигмунд Рашер – такая фамилия вам о чём-нибудь говорит?..»

«…вы хотите попробовать?..»

«…хм-м… Зоя… э-э-э… я что-то пропустил? Какой Зигмунд… хм-м… Рашер?..»

…Подобрав моряка, «Нежин» встречает грузовое судно. Оно кажется пустым. «Летучий голландец», да и только. К судну отправляется катер. «Сейчас, сейчас», – шепчет вредный Лёха…

«…оставьте нас, Сергей Афанасьевич… И вы, доктор, тоже…»

«…вы уверены, что справитесь?..»

«…справлюсь. Я давно не девочка…»

«…хм-м… э-э-э… Зоя…»

«…идите на мостик, Сергей Афанасьевич. Там вы нужнее. Доктор вам всё объяснит…»

…С «Летучего голландца» на «Нежин» летят абордажные крючья. Зал, забитый подростками, вздыхает в едином порыве. Сюжет начинает развиваться столь стремительно, что за ним трудно уследить. Теперь и многознающий Лёха перестаёт раздражать приятелей комментариями. Всё внимание мальчишек приковано к экрану, и только там, на экране, – настоящая жизнь…

Лукашевич вынырнул из забытья, чувствуя, что всё тело у него горит, конечности болят так, что хоть вой, а рядом кто-то ворочается. Лукашевич попытался спросить: «Кто здесь?», но только зашёлся сухим кашлем.

– Спокойно, спокойно, – сказал женский голос, и на живот Лукашевича легла лёгкая горячая ладонь.

Над Лукашевичем – а он лежал полностью обнажённым на узкой кровати с противоштормовым бортиком по левую руку. И рядом с ним, а частично и на нём – полулежала женщина. Повернув голову, Лукашевич увидел груди с тёмными пятнами сосков и белый овал лица. Старшему лейтенанту пришлось напрячься, чтобы сфокусировать зрение и разглядеть подробности. Он опознал её почти сразу. Зоя. Валькирия из исторической комиссии. Та самая, которая пыталась в присутствии Лукашевича унизить любимый «МиГ-23».

– Вы… кха-кха… как вы… кха-кха-кха… здесь… – с трудом, сквозь кашель, выговорил Алексей.

– Я здесь, чтобы помочь вам, – ответила Зоя. – Не шевелитесь. Я всё сделаю сама.

И она всё сделала сама. Она гладила тело старшего лейтенанта ладонями, массировала мышцы кулачками. По телу Лукашевича разливалось блаженное тепло, мышцы расслаблялись и обретали чувствительность. И даже тяжесть в голове уходила, истаивала без следа. Потом Зоя перевернула его, и старший лейтенант почувствовал, как она ложится на него сверху, накрывая своим обнажённым телом его тело. Груди Зои оказались где-то на уровне лопаток Лукашевича, и он тихо порадовался тому, что может ощущать кожей её твёрдые соски. Но главное чувство, которое он испытывал, – огромное удивление: уж кого-кого, а Зою в своей постели – после катастрофы, катапультирования и долгого (ему казалось, что долгого) плавания в ледяной воде – он менее всего ожидал увидеть.