Андрей Посняков - Довмонт. Князь-меч

– Широкий след… вон, камыши-то, гляньте… Не ладья… но и не челн малый. Добрая лодка. Четверых запросто выдержит. Или – шестерых.

– Одначе немного таких, – пригладив бороду, подал голос лодочник. – Для перевозчиков лодка такая – слишком уж жирно, а для того, чтоб товары да сено возить – мала. Обычно по дворам такие, у смердов. Но опять же – мало у кого.

– Так-так, – Довмонт задумчиво покусал губы. – Верно, приметная лодка?

– У рыбаков можно спросить.

– Если встретим, – охолонул тиун.

– Встретим, – лодочник тряхнул головой, глядя, как вскакивают в ладейку сыскные парни:

– Обязательно встретим. Время-то ныне – рыбацкое.

Рыбаки тянули сети сразу за плесом. Чернели на светлой воде четыре челна, сверкала на солнышке серебристая рыба.

– Бог в помощь, работнички!

– И вам не хворать, господа. Благодарствуем на добром слове… Лодка чужая? Да проплывала тут давеча… Не одна. Мужи низовские сено во Псков везли… потом еще эти были, изборские – те к себе плыли… Отрока? Не, отрока не видали. А парней молодых – да. На черной зорьке вчера… проплывали такие угрюмцы. Пес их знает, куда на ночь-то глядя.

– Так не во Псков?

– Не. Вверх по течению куда-то.

Приметную ладейку видели. Правда, не так уж и много оказалось на реке рыбаков, и – чем дальше, тем меньше. Выходя за очередной плес, Великая разливалась, охватывая широким течением песчаные мели. Встав на носу ладейки, лодочник взял в руки шест и внимательно смотрел в воду, время от времени подавая команды гребцам:

– Левым табаньте!.. Правым…

– А ну, давай к берегу, – приложив ладонь козырьком ко лбу, неожиданно приказал Довмонт, заметив в зарослях всадников. Двое подозрительных типов, без кольчуг, но на быстрых конях, прячась за деревьями, ехали параллельно ладейке. Взглядами провожали, следили…

– Хотят напасть? – тиун тоже заметил возможную опасность. – Здесь место удобное – брод.

– К берегу! – погладив рукоять меча, повторил князь. – Напасть – не напасть, а… посмотрим.

Ладья послушно свернула и ткнулась носом в узкую полоску песка. Все, кроме Довмонта, пригнулись, ожидая стрел. Выскочили, хоронясь за кустами… Где-то послышалось конское ржание.

– Ох, княже, – Степан-тиун скрипнул зубами. – Похоже, влипли мы. Надо бы – в обрат.

– Успеем, – успокоил князь, прислушиваясь к голосам, что звучали невдалеке, за вербами и старой кривой ветлою. Вот снова заржал конь. Слышно было, как кто-то спешился… что-то сказал… засмеялся… А голос-то, между прочим, был тонкий, женский…

Довмонт сунул меч в ножны и выпрямился. Затрещали кусты…

– Ну, здравствуй, – выйдя на берег, сверкнула зеленым взглядом юная разбойница-дева. – Гляжу, на ладейке прогуляться решили? Что ж дев-то гулящих не прихватили? На этой-то лодочке дщери те – завсегда… Верно, борода многогрешная?

Скосив глаза на выглянувшего из камышей лодочника, девушка громко засмеялась. Словно в ответ ей, из-за деревьев послышались раскаты гулкого хохота.

Князь улыбнулся:

– И ты здрава будь. Вот ведь, Господь дал – свиделись.

– Ты, я вижу, не очень-то рад?

– Почему ж? Просто нынче дело серьезное.

– Серьезное? Х-ха!

Дерзка, дерзка дева, остра на язык – заноза! Платье на ней мужское, порты узенькие, лазоревая рубаха, темно-красный короткий плащ. Голова не покрыта, локоны каштановые – по плечам. Вольная дева! Как хочет, так и ходит, как нравится – так и живет, без оглядки, без страха в душе. Только вот надолго ли жизнь такая? Уж точно не затянется. Ну, еще год, другой… Отправится князь в поход, некому разбойницу прикрывать будет – вот и схватят, да на кол или голову с плеч – запросто! Тем более Рогнедушка не только во псковской земле промышляла, шайка ее и на литовские земли лихими набегами хаживала, заглядывала и в новгородские, полоцкие, орденские…

– Рогнеда, я здесь чужаков ищу. Парни молодые, угрюмые. На лодке плыли… Чай, не встречала?

Разбойница повела плечом:

– Сама – нет, а люди докладывали. Вчера видали парней… вот я и хочу на них глянуть.

– Вместе и глянем, – утвердительно кивнул князь. – Я своих возьму…

– Это ищеек, что ли? – красавица сверкнула изумрудным взором и ехидно прищурилась. – Хотя – твоя воля…

Поиски чужаков неожиданно затянулись, даже – с помощью разбойников. Да немного их и оказалось, татей лесных. Окромя самой атаманши, еще с полдюжины человек, правда, все при конях да и на вид – парни ушлые, палец в рот не клади.

Общими усилиями обследовали весь берег и прилегающую к нему рощицу – березы, осинки, липы. Осмотрели и тянувшийся недалече орешник, заглянули и дальше, через луга, через заброшенное заросшее поле – стернину…

– А вот и следы! Здесь кого-то вели, княже, – сойдя с тропы, Степан склонился к пурпурным соцветьям кипрея.

Не в силах сдержать любопытство, дерзкая атаманша тут же насторожилась, спросила:

– А почему – вели, а не просто – шли? И если вели – то кого?

– Отвечай, Степан Иваныч, – разрешил Довмонт.

Тиун приосанился:

– Кого вели – не ведаю, а только воистину – не своей волею шли. Да еще с руками связанными. Вон, на тропинке след… поскользнулся кто-то… Вот чтоб ты, дева, сделала, чтоб не упасть?

– За эту б осинку схватилась, – не раздумывая, отозвалась разбойница. – А что?

– А то, – Степан Иваныч хохотнул и пригладил бородку, остроконечную, аккуратно подстриженную, кою не очень-то жаловали на всей остальной Руси… окромя Пскова да Новгорода. – Сама ж говоришь – ухватилась бы. А тот, кого вели, не ухватился – упал. Вон, кустищи примяты.

– Твоя правда, – поглядев на смятые кусты, девчонка смутилась, но несильно, ее вообще мало что было способно смутить.

– Людокрады… – негромко промолвил князь. – Опять появились… Сволочи…

Ругательства «сволочи» по большому счету в те времена еще не было, оно еще появлялось только. На больших и не очень волоках обычно подвизались разного рода ватажки: помогали ладьи перетащить да и кой-что по мелочи, за не за просто так, конечно. Ватажники сии отличались буйным нравом и полным отсутствием всякого намека на благородство и хоть какую-то нравственность. Поскольку на волоках они не жили, а промышляли, как бы мы сейчас сказали «вахтой», то и вели себя соответствующе. Как всегда при родовом патриархальном строе. В своей деревне – тише воды, ниже травы, а вот на воле… Односельчан-соплеменников вокруг нет, не было кому присмотреть, пристыдить, наказать, если нужно. А нет, так и стесняться некого, и можно – всё. Красть, драться, пьянствовать. Девок в чужой деревне украсть да пустить по рукам – «в толоки», корову с чужого двора свести, коней приблудить… Вот и называли таких людишек – «с волока, с волочи». Людокрады именно такими сволочами и были.