Андрей Посняков - Довмонт. Князь-меч

– Но! Но, Горька, куды? Куды, задерит твою рога!

Юный пастушок Фимка дело свое знал. Тощий, с копною белобрысых волос и большими серовато-зелеными глазами, восторженно смотрящими на мир, к тринадцати годам отрок уже зарекомендовал себя, как человек, которому можно спокойно доверить стадо. Вот и выбрали парня в пастухи на сельском сходе… В пастухи! Не в подпаски, в подпасках у Фимки нынче был братец двоюродный, малолетний Левка по прозвищу Короед. Потому как всегда что-то жевал, а в голодное время – и древесной корою не брезговал.

– А ну, Горька, псс!

Щелкнув кнутом, парнишка подбежал к черной, с белыми пятнами, буренке и ласково погладил коровушку по холке. Приговаривал вполголоса, протяжно этак, будто песню пел:

– Не ходи, Горюшка, к лесу. Там овраг – ноги переломаешь. И травы вкусной там нет, а вот волк – оченно даже запросто. Выскочит, зубами – щелк!

Про волков Фимка, конечно, приврал – в перелеске их давно уже не водилось, боярина Гюряты Степаныча охотнички повывели всех, стрелами да рогатинами побили. Шкуры кому на плащ пошли, кому на шапку, а кому – и на полушубок. Всем хорошо. Охотникам – обновка да слава, а деревенские от волков избавились.

Ромашкино – деревня большая, в семь дворов, и в каждом дворе человек по тридцать живало. Хорошо, весело! Людей много, ежели что – в трудную минуту друг другу помогут. Коров держали, овец да коз, ну и лошади были – для возов, а пуще того – для запашки. Сейчас еще не пахали – рано. Здесь север все-таки, земли немецкие рядом, море Варяжское. Еще не просохла, не нагрелась землица, да и снег по межам лежал. Ноздреватый такой, серый, тяжелый.

Из всех деревень боярина Собакина Ромашкино – самая большая, и ромашкинские крестьяне-смерды самыми зажиточными считались… да и были бы, кабы боярин по семь шкур не драл! Его землица, чего ж… Оброк плати, да отрабатывай на барской запашке барщину. И все ж ромашкинские не жаловались, жили себе. Овес, рожь сеяли да лен, еще и промыслами занимались – бортничали, охотились, рыбку ловили, а недавно в Черном урочище смолокурню завели. Били челом боярину – тот разрешил, правда, долю потребовал изрядную, мироед чертов! Тут уж ничего не поделать, нет земли без боярина… хотя в старые-то времена, говорят, были. Старики помнят, когда еще и заливные луга и выгоны – все деревенским принадлежало… Ныне же осталось только два выгона, за все остальное – плати.

Щелкнул Фимка бичом, отогнал коровенок от леса да уселся в траву на пригорке, привалившись спиной к шершавому стволу старой березы, высоченной, с корявыми ветками, еще не тронутыми первой листвой. Почки уже набухли и вот-вот должны были показаться листочки… но пока еще не было. Впрочем, скоро уже – день-два и…

Удобное место было под березой, высокое, сухое. Все стадо как на ладони – видно. Да не только стадо – и нераспаханное еще поле, и дорогу, и – чуть левее – ростки озимых. Солнышко припекало славно, почти как летом, однако ветерок-то еще холодненький дул. С немецкой стороны, с моря.

Плыли по бледно-синему небу белые кучерявые облака, щекотали Фимкины щеки длинные стебли таволги, а прямо над головой долбил ствол березы дятел. Славно! Перекусить бы еще… Пора бы!

Прищурив глаза, отрок глянул на солнышко. Да, пора бы уж Левке вернуться. С утра еще побежал малый в деревню, чего-нибудь взять поснедать. Лепешку черствую, да может, старшие братовья на зорьке рыбу поймали. Рыбу бы хорошо! Налима или щучку… да можно и окушков, даром что костлявые. Разложили с Левкой костерок, напекли бы рыбех на углях. Еще б соли бы… Ну, это уж мечтания.

Да где же Левка-то? Что-то припозднился брат. Не свалился ли по пути в овраг? Там есть такой, коварный…

Решительно поднявшись на ноги, отрок сунул за пояс хлыст и побежал к шалашику, где, быстро намотав онучи, надел на ноги лапти. По лесу-то, по сучьям босым не побегаешь. Да и змеи, говорят, просыпаться начали.

В лесу оказалось зябко, и Фимка тут же продрог, пожалев, что не накинул на плечи армячок. Уж не вспотел бы! Кое-где еще лежал снег, солнечные лучи его не трогали, предпочитая весело прыгать по вершинам высоких сосен и елей. Рядом, в орешнике, перекликались грачи, а где-то в глубине леса гулко куковала кукушка.

Вот и овраг, тот самый, коварный…

– Эй, Левка! – громко позвал пастушок.

Никакого ответа не последовало. Значит, не пришел еще парнишка, припозднился.

– Вот ведь, лентяй, – Фимка недовольно хмыкнул. – Я бы на его месте так бегом бежал бы!

Почему-то так и представилось, будто младший братец принесет с собой рыбу. Может, даже достанет и соль… возьмет щепоточку незаметненько – хватило б надолго. Хватило б, ага. Принесет Левка соль, как же! Нет, уж тут самому надобно. Пожарить рыбку на углях, посолить – ух, объедение.

Глотая слюну, пастушок выбрался из леса на опушку… и тут же увидел Левку. Братишка лежал в нежной весенней траве, упав навзничь, словно споткнулся… Только не споткнулся… В спине мальчика, под левой лопаткой, торчала короткая арбалетная стрела.

– Левк-а-а-а! – зарыдав, Фимка бросился к брату, перевернул, припал к груди, принялся тормошить… понимал – зря все это, мертвые не поднимутся, а Левка-то лежал – мертвый. Мертвее некуда.

Кто ж его так? Лесные разбойнички-тати в здешних местах давно уже не шалили, да и самострелов у них не было – оружие дорогое, да и стрелы к нему недешевые. Кто тогда? Новгородцы-ушкуйники? Или – немцы? И те, и другие – могли. Левка, верно, увидел, наткнулся на отряд да сразу бросился бежать… Вот и подстрелили. Достали стрелой уже на излете! Ежели в полную силу – насквозь прошили бы…

Ах, Левка, Левка… Пообедали. Поели рыбки…

Размазав по щекам слезы, Фимка уже больше не рыдал. Некогда! Кто бы это ни был – тати, ушкуйники, рыцари, – надо было срочно бежать в деревню, предупредить своих.

– Ты полежи тут пока, Левушка. А я – быстро… Я сейчас…

Зло сплюнув, отрок бросился напрямик, лесом. Бежал так, что дух захватывало, не обращая внимания на бьющие по лицу ветки. По пути едва не свалился в овраг, да неудачно перепрыгнул ручей, тут же промочив ноги. Все это было неважно. Успеть бы! Успеть…

Запах гари пастушок ощутил несколько позже, нежели увидел дым. Ветер дул в спину, уносил черные дымные клубы, а над старым плетнем, что на околице, поднимались языки пламени. Деревня горела! Мало того, тут и там разъезжали меж избами вооруженные всадники с черно-желтыми крестами на щитах и накидках. Немцы!

Враги не щадили никого! Много мужиков уже лежало заколотыми, с пробитыми головами. Да что там мужики, хватало и убитых детей, и женщин…

Вот послышался визг: несколько пеших воинов – кнехтов – гогоча, словно гуси, потащили в овин молодых дев, на ходу срывая с них одежду. Одна из дев вырвалась, побежала… Кнехт в железной каске с черным крестом в виде буквицы «Т» нагнал ее в два прыжка, ударил через плечо тесаком… Брызнула кровь, дева упала…