Анастасия Ликова - Волк в овечьей шкуре - 2

— Вот не понимаю я, вроде делаем одно дело, а каждый сам по себе.

— Знаешь такую басню: «Однажды лебедь, рак и щука…»? Так вот, я иногда удивляюсь, как наш воз еще едет?

Так, разговаривая в большей степени о политике, мы подъехали к воротам спец. учреждения. Оставив машину, мы прошли вовнутрь, показав удостоверения. Веру держали в другом здании, отдельном от псих. больных и предназначенном специально для таких как Вера. В холле, показав опять удостоверения, мы вызвали ее. Спустившись к нам, она сначала не поверила глазам, а потом бросилась мне на шею.

— Алинка! — закричала она и принялась меня целовать. — Как я соскучилась! Я думала, ты про меня забыла.

— Ага, забудешь про тебя. Я сама три дня как вернулась. Вот, жениха тебе нашла.

— Привет, Витя! — она потянулась и дотронулась губами к его щеке.

«Надо же, имя не забыла», — подумала я.

— Ну что, дорогая, как у тебя дела? Вот, возьми, тут фрукты, то, что ты любишь.

— Спасибо, — она взяла пакет и чмокнула меня в губы. — Да никак! Заперли меня в эту дыру. Не позвонить, не выйти. Задают одни и те же вопросы каждый день.

— А ты главное не нервничай.

— А я и не нервничаю, я уже угораю. Приборы цепляют. Сдала все анализы. Ну а долго они меня еще мучить будут? И главное — ничего не говорят. Кивают головой, и все.

— Когда кивают — это значит хорошо, — сказал Седой.

— Вот всегда и кивают.

— Скажу по секрету, у тебя айкью очень высокий, — улыбнулась я. — Так что еще пригодишься. — Мы засмеялись.

— А вы как? Все нормально? Сделали то, что нужно?

— Сделали. Я там, Верка, чуть не сдохла, аж тошнить начало.

— Тошнить? А… — она опустила глаза на живот.

— Нет, такое переутомление. Сейчас все нормально.

— А ты тест покупала?

— У Маринки был. Все нормально.

Я так расчувствовалась, увидев Веру, что забыла, что Седой сидит рядом. И начала ей рассказывать про токсикоз. Так меня та история задела, что я до сих пор успокоиться не могла и хотелось поделиться с Верой. Верка опять обняла меня:

— Моя ты маленькая!..

— От Марины тебе привет.

— Ты видела ее? Как она?

— Как всегда, хорошо. Она со мной ходила.

— Хочу увидеть ее. Ужас, как я по ней соскучилась. Привет ей от меня, большой-большой.

Мы болтали, забыв про Седого. Я выплеснула все, что у меня на душе скопилось, а она — все, что у нее. При этом мы часто смеялись.

— Ой, Алинка, я даже не заметила. Как ты классно выглядишь в этом костюмчике! Такая красивая!

— Правда? Спасибо. А то от мужиков не дождешься. — Мы засмеялись.

Когда уже ехали, Седой спросил:

— Вот всегда не мог понять, как женщины могут так долго разговаривать и ни о чем?

— Не знаю, я тоже этого не понимал. Кажется, что ни о чем. На самом деле мы с ней передали очень много информации, которую мужчины не понимают. А вот сейчас я стала понимать.

— Вот раньше ты же так долго никогда не разговаривал. Да, нет, был…

— Я же говорю: женщины, в отличии от мужчин, не могут скрывать свои эмоции. Ты думаешь, женщине важно, чтобы ее услышали? Ей важно высказаться — то, что у нее на сердце. И не важно, услышали ее или нет, — я вздохнула. — Мужчина думает и говорит головой, а женщина — сердцем. Вот и весь ответ. И любит мужчина глазами и головой, а женщина — опять-таки сердцем. Мне так кажется. Я еще и сама не разобралась, что, кроме тела, нас отличает. Но мне кажется — все. Мы как будто с разных планет.

— А ты к кому себя сейчас относишь? У тебя…

— К кому я себя отношу? Не знаю. Но мне кажется, что во мне живут два человека: мужчина и женщина. Ты не думай, что я сошла с ума, и мне надо в соседний корпус от Веры. Но это так. Поначалу они не могли терпеть друг друга. Мужчина ненавидел это тело, ненавидел и не принимал все, что касается женского. А женщина не хотела мириться с тем, что мужчина делает, не видит в ней женщину, лишает ее всего женского. Поначалу я и сама думала, что с ума сошла, — я вздохнула. Он слушал, не перебивая. — Но они нашли золотую середину. Не смейся и не думай ничего. Когда все спокойно, то руководит этим телом женщина, со всеми своими эмоциями и желаниями. Но когда надо, она забирает и эмоции, и желания, и прячется глубоко, уступая место мужчине, у которого нет эмоций, они остались на полях боев, нет жалости к противнику. Потому что этот мужчина давно уяснил: не убиваешь ты — убивают тебя. Вот так они и живут в одном теле, — я вздохнула. — И знаешь, когда наверху женщина, мир кажется таким ярким, душистым. Хочется летать и петь. Но стоит на поверхность выйти мужчине — все краски меркнут, все меняется, мир кажется уже не таким, все хмурое и серое.

— Да, даже не знаю, что сказать. Но мужчине тоже надо иногда высказываться.

— Надо, вот сейчас я и высказался как мужчина. Ведь я уже вижу мир в черно-белых тонах. И мне уже не нравятся эта обувь и одежда, которые полчаса назад так радовали душу. Я уже почуял запах крови. Вышел мужчина, а от женщины осталось только тело.

Мы уже двигались по МКАДу. Движение было плотным, кое-где вообще останавливалось. Сзади кто-то посигналил, я посмотрела в зеркало. На хвосте висел «ландкрузер». Моргая фарами, он сигналил, требуя уступить дорогу.

— Да пошел ты в жопу!

— Что? — спросил он.

— Да вон, спешит козел! — сказала я, глядя в зеркало. — Все нервные, все спешат…

«Крузер», видимо, понял, что уступать дорогу я не собираюсь, ушел вправо, подрезав машины на соседней полосе, и вскоре оказался рядом с нами.

— Сейчас кого-то в больницу повезут, — сказала я спокойно.

— Думаешь?

— А ты что, не знаешь, что такие типы только силу понимают.

— Ну что, я только «за» и с удовольствием отправлю кого-нибудь.

— Без проблем, у меня это обычно «женщина» делает.

Они не видели, кто в салоне (мои стекла напрочь тонированные), но с «крузера» что-то махали.

— Ого, абреки! — сказал Седой. — А ну тормозни, я ему сейчас этот ствол в очко запихаю.

Справа раздался выстрел, Седой дернулся. Пуля, щелкнув по стеклу, куда-то улетела.

— Не очкуй, Седой, стекла «калаш» держат. Вот, смотри, что сейчас будет. Ну, ты же видишь, что стекла бронированные, ну и езжай ты дальше. Нет, он сейчас нас подрежет, и выйдут разбираться, всем табором.

— Нет, командир, честно, не могу я в городе. Мне на войне спокойней.

— Мне тоже.

«Крузер», зацепив мой кенгурятник, втиснулся в нашу полосу и остановился. Из дверей посыпались абреки.

— Седой, твои справа, мои слева, — дала я команду, и мы бросились из машины.

Первый летел ко мне пассажир с заднего сидения, он вытянул руку, видимо, хотел схватить меня за одежду. Я во встречном движении увела корпус влево и, схватив правой рукой его за пальцы, сильно заломила их вверх и начала опускать руку, одновременно прямой ногой нанесла удар второму в пах, вогнав туда острую шпильку каблука. Он ойкнул, раскрыл рот, глаза полезли из орбит.