Филип Фармер - Мир одного дня (сборник)

— Может, подумаем, как нам обоим выбраться отсюда? — сказал он.

Психик встала и произнесла чуть дрожащим голосом:

— Я не вступаю в сделки с предателями. — Потом обратилась к полоске, и дверь сразу же открылась. Вошли двое здоровенных санитаров. — Уведите больного в его комнату, — сказала она. — И проследите, чтобы он ни с кем не разговаривал по дороге. Проследите как следует!

— Я буду вести себя тихо, — сказал Кэрд. — Но подумайте над тем, что я вам сказал. Возможно, у вас осталось не так уж много времени.

Вернувшись в свою маленькую, но вполне комфортабельную комнату, Кэрд сел и уставился на пустые стенные полоски, точно стараясь увидеть на них, что ждет его в будущем. Возможно, и врач в своем кабинете делает то же самое. Но на нее нельзя полагаться — она ему не поможет. Она будет думать о собственном выживании. И будет продолжать с ним привычные сеансы психотерапии. Все будет идти своим чередом, пока она не исчезнет — или ее заберут органики, или она нарушит день в отчаянной попытке спастись.

В следующий вторник, если все пойдет, как обычно, Кэрд снова вдохнет туман правды, и его спросят, не думает ли он о побеге.

Он ответит, что да, думает. Надеется, что ему поможет врач. Вот и все. Другого плана у него нет, да и этот почти безнадежен.

Кэрд вздохнул. Ну почему он до сих пор не придумал ни одного способа выбраться отсюда? Любой узник без конца строит планы побега. Любой узник. А он вот придумал только один план, и то только утром, перед самым визитом к психику — и ничего не ждал от этого плана. Так, развлечение, и больше ничего.

Психик сказала, что отсутствие у Кэрда всяких помыслов о побеге — для нее загадка.

Это было загадкой и для самого Кэрда.

Было одно место, где не было освещения, но был свет Или наоборот — света там не было, но освещение было.

Там не было времени — единственное, что могло вести счет времени, были часы с одной стрелкой. Эта стрелка стояла на месте. Она ждала, когда настанет время. Ее время.

В этом месте, или во множестве мест, обитало существо, не имеющее формы и все же похожее на Джеффа Кэрда и на всех тех, других.

У него не было имени. Оно ждало, когда придет время, чтобы выбрать себе имя.

У него, можно сказать, не было слагаемых, и все же оно было суммой.

Рожденное во вторник, оно жило своей короткой жизнью лишь по вторникам. Но предвкушало, что скоро будет жить семь дней подряд, как бывало.

Оно думало о побеге, о котором не думал Кэрд. Оно знало, как убежать из лечебницы, из которой побег считался невозможным, и как пробраться в леса за рекой Гудзон.

Но это Кэрд вырастил его и заключил его в оболочку, оставив один-единственный канал связи. Через этот канал оно отсасывало все мысли о побеге, приходившие в голову Кэрду. Оно перекрывало канал, когда Кэрд подвергался обработке туманом правды, и вновь открывало его, когда действие наркотика кончалось.

Всосало оно в себя и все те мысли, которые были у Кэрда, когда он давным-давно задумал это существо без времени, без лица, без имени.

Правительство подымет тревогу и оповестит все розыскные службы, когда он сбежит. Но никто не будет знать, кого искать. Существо, ставшее человеком, уже не будет узником по имени Джефф Сервантес Кэрд.

Он был семью.

А теперь стал одним.

Так сказала ему женщина, в чьем кабинете он ежедневно проводил один час. До тех пор он не знал об этом, хоть она и утверждала, что ему все известно. Если верить ей, это известно ему и до сих пор — может быть. Он был уверен, что женщина ошибается. Полностью. Если он хочет выжить, ему предстоит убедить ее.

Странно получается. «Я вам сейчас кое-что скажу, а вы меня убедите, что это не так».

Если он не сможет убедить в своей правоте власти, его не казнят, но то, что случится с ним, будет не лучше смерти. Если только кто-то в далеком будущем — что весьма маловероятно — не решит вновь оживить его.

Женщина-психик была озадачена и заинтригована. Как и ее начальство, подозревал он. Пока они теряются в догадках, он останется в живых. Живой, он может надеяться на побег. Но он знал — или это казалось ему? — что никто еще не бежал отсюда.

Человек, называвший себя ныне Уильям Сент-Джордж Дункан, сидел в кресле в кабинете психика, доктора Патриции Чинь Арсенти. Он только что пришел в сознание, и мысли его еще слегка путались, как всегда после тумана правды. Еще несколько секунд, и головоломка чувств сложилась. Стенной хронометр подсказал ему, что он пробыл под туманом тридцать минут — как всегда. И, как всегда, ныли мышцы, болела спина, разум дрожал, точно трамплин после прыжка.

Что она узнала на сей раз?

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Арсенти, улыбнувшись.

Дункан выпрямился, потирая шею.

— Видел сон. Я был облаком железных пылинок, которые ветер гонял по огромному залу. Кто-то втолкнул в зал здоровый магнит. И я, облако пыли, притянулся к магниту, превратившись в стальной слиток.

— Железо? Ты больше похож на резину. Или термопластик. Ты переплавляешься усилием воли.

— Не знал, — ответил он.

— Какой формы был слиток?

— Обоюдоострый меч.

— Я здесь не для психоанализа. Но этот облик кое-что значит для меня.

— И что же?

— Для тебя он может означать нечто совершенно иное.

— То, что я сказал вам, должно быть правдой, — произнес он. — Никто не может лгать, вдохнув тумана.

— Я тоже в это верила, — ответила Арсенти и, помолчав, добавила: — До сих пор.

— До сих пор? Почему? Могли бы и сказать, чем я отличаюсь от всех остальных. Стоило бы сказать. А не говорите вы, потому что не знаете.

Он нагнулся вперед:, пронзив ее взглядом.

— Вам нечем подтвердить свои слова, кроме иррациональных подозрений. Или вы получили приказ от своих шефов-параноиков. Знаете же, и они должны знать, что я не иммунен к туману правды. И обратного вы доказать не можете. Так что я — вовсе не те типы, которых арестовали за дневальничество и принадлежность к подрывной организации. Я не несу ответственности за их преступления, потому что они — это не я. Я невинен, как новорожденный.

— Ребенок — это потенциальный преступник, — ответила Арсенти. — Однако…

Они помолчали немного. Дункан откинулся в кресле и расслабился, улыбаясь. Арсенти сидела настолько неподвижно, насколько это возможно для здорового взрослого человека — подергивания и шевеления мышц были почти незаметны. Она смотрела уже не на него — в окно. Хотя обширный двор и окружавшую его высокую ограду заслоняла стена, она могла видеть тротуар и здания на противоположной стороне улицы. Был обеденный час, и на перекрестке бульвара Фредерика Дугласа и авеню Святого Николая толпился народ. Пешеходы заполняли тротуар, велосипедисты — проезжую часть. Одна седьмая населения Манхэттена вышла на улицу порадоваться весеннему солнышку. И не зря — из приблизительно девяноста обдней весны им достанется одиннадцать.