Борис Сапожников - В чужом небе [СИ]

Нашу беседу прервало появление Бушуя. Он приехал в роскошном по местным меркам автомобиле с собственным шофёром. Правда, одет был так, что от шофёра его отличить было бы сложно. Выглядел он натуральным авиатором с довоенных плакатов. Длинная кожаная куртка, плотные штаны, высокие ботинки на шнуровке, шлем и обязательные очки-консервы, до поры болтающиеся на шее.

— Не боится ездить без охраны? — удивился я тогда.

— Поверьте мне, — усмехнулся в ответ Росен, — никакая уличная банда Бушую не страшна.

А вот знакомство у нас не задалось. Выбравшись из авто, Бушуй обратился непосредственно к князю так, будто меня тут и близко не было. Я сразу понял, что он воспринимает меня всего лишь как безмолвное приложение к аэроплану. И мне это не понравилось.

— Все вопросы относительно полёта стоит задавать непосредственно мне, — встрял я в разговор самым невежливым образом.

Бушуй уставился на меня так, будто впервые увидел. Но князь самым решительным образом подтвердил мои слова. Вот тогда-то Бушуй и поинтересовался моим мнением относительно аэроплана.

— Сейчас выбора нет, — бросил я Бушую. — Забирайся на заднее сидение. С пулемётом обращаться умеешь?

Я намерено обратился к нему на «ты» – и похоже это ввело его едва ли не в ступор. Он долго глядел на меня, а после тихим, но очень злым голосом размерено произнёс:

— Никто не смеет говорить мне «ты».

— Прошу простить, но раз ты обращаешься ко мне подобным образом, то я вполне имею право говорить тебе «ты» в ответ. Телешевым дано такое право царями ещё триста лет назад. Мы даже царям имели полное право говорить «ты» в ответ на их тыканье.

Я прищёлкнул каблуками, коротко кивнул и представился, наконец, Бушую:

— Ратимир Телешев, урождённый дворянин.

Бушуй засопел недовольно, но крыть ему было просто нечем, и он молча полез на второе место. Я же забрался вперёд и бросил через плечо:

— Так что насчёт пулемётов? Князь сказал, ты отменный стрелок, но не уточнял насчёт оружия.

— Я отлично управляюсь с любым, — был мне скупой ответ.

Князь Росен поднялся на крыло аэроплана и протянул мне планшет.

— Маршрут полёта. Там же указано время, когда наших в небе не будет, что весьма важно для вас на обратном пути.

Я поблагодарил его, и скомандовал: «От винта»; князь усмехнулся и спрыгнул с крыла. Команда с массовым распространением безразгонников, конечно, была уже никому не нужна, однако мы, летуны, как все отчаянно рисковые люди, ходящие по лезвию чуть ли не каждый день, держались за подобные традиции. Вроде тех же белых шарфов, которыми щеголяли наверное все летуны во время Первой войны.

Только тут я понял, что начал считать себя заправским летуном, хотя вряд ли имел на это право. Ведь летаю-то без году неделя, пускай и побывал в одном из жесточайших сражений нынешней войны. Как бы то ни было, а я остаюсь всего лишь талантливым любителем, и столкнувшись с профессионалом вряд ли переживу схватку, только если мне будет сопутствовать небывалая удача.

С такими вот самокопательскими мыслями я поднял аэроплан в небо.

Однако полёт наш прошёл вполне нормально. Я строго придерживался курса, указанного на карте, и вёл аэроплан под самой границей облаков. Всегда есть возможность нырнуть в них при появлении опасности. Бой принимать я не собирался категорически. Лишь пару раз мне пришлось спуститься ниже, чтобы проверить ориентиры и удостовериться, что я не сбился с курса.

Бушуй у меня за спиной сидел тихо. Говорить, конечно, всё равно, мы не смогли бы – я вёл аэроплан на предельной скорости, сбрасывая её только когда опускался для проверки курса, и ветер оглушительно свистел у нас в ушах. Собственно, я был только рад этому обстоятельству. Только комментариев по поводу моего летунского мастерства мне не хватало.

Посадочную полосу для нас обозначили рядом хорошо видимых в ночной темени костров. Собственно, хватило бы и пары, но принимающая сторона расстаралась вовсю. Заходить на посадку было одно удовольствие. Я аккуратно приземлился в нужном месте, и почти сразу к нам заспешили тёмные фигуры. Они казались удивительно зловещими в свете ярко пылающих в ночи костров.

Бушуй опередил меня, первым выбравшись из аэроплана, я отстал от него всего на пару минут. Зловещие фигуры приблизились к нам – и теперь их можно было разглядеть. Возглавлял группу высокий человек в серой шинели, остальные были либо, как и он, в шинелях – коротких пехотных или длинных кавалерийских, либо в кожаных куртках. Щёлкнул фонарик – и нам в лица ударил луч света. Я тут же выругался сквозь зубы, прикрыв глаза предплечьем. А вот Бушуй легко смотрел прямо на источник яркого света. Пальцы право руки его быстрым движением расстегнули кобуру, да так ловко, что, наверное, кроме меня этого никто и не заметил.

— Прекратите эти фокусы, — бросил он встречающим с обычным своим высокомерием, — мы не в контрразведке.

— Я должен был удостоверить вашу личность, майор Ерлыков, — ответил ему спокойный, уверенный голос, и фонарь выключили. — Теперь всё в порядке, идёмте к костру.

— Генерал, а посветите-ка на второго, — внезапно вмешался один из спутников генерала в серой шинели. — Мне надо его личность удостоверить.

Мне в лицо снова ударил луч фонаря, и я в этот раз не стал закрывать лица.

— Похоже, вам, майор, — произнёс мрачным тоном спутник генерала, — придётся подыскать себе другого летуна на обратную дорогу. Взять его!

И на меня кинулись три человека в знакомых по службе в страже кожанках.

Два последних предводителя гайдамаков ничем не были похожи друг на друга. Козырь продолжал щеголять в народном кафтане, поверх которого крепил один уцелевший наплечник с почти неразличимым теперь золочением. Кольчуге, взятой как трофей, он также оставался верен. А вот полковник Болботун не изменял военной форме чуть не царских времён – зелёный мундир, золотые погоны, правда, уже с новыми эмблемами, а на носу пенсне. Гнилой интеллигент какой-то, а не гайдамацкий старшина, но своих людей на фронте он держал крепко. Никто из лихих усачей и отчаянно жестоких черношлычников не смел при нём и пикнуть, боясь вызвать ледяной гнев полковника.

— Последние мы остались от прияворской гайдаматчины, — грустно произнёс Болботун, сверкнув в свете чадящей лампы стёклами пенсне. — А хорошо ведь начиналось всё. Всыпали мы перцу и народничкам, и гетманцам, и блицкриговцам. Они от города далеко отойти боялись за фуражом.

— В двух верстах от него уже мои хлопцы хорошо им шкодили, — столь же мрачно отвечал ему Козырь.

Оба уже успели приговорить четверть местного первача, и глаза обоих уже поблёскивали не хуже стёкол болботунового пенсне. Однако спиртное не могло развеять глухую тоску обречённых.