Михаил Нестеров - Посланники Великого Альмы

— Я виноват, сеньор, но… — Он понизил голос и спросил: — Она жива?

— К сожалению.

— Да что вы такое говорите!

— К сожалению, она жива, — настойчиво повторил Руис.

— Господи, помоги мне, — стражник перекрестился и посмотрел Антоньо за спину, на яркий прямоугольник входа. — Неужели девочка так плоха?.. Простите, сеньор Антоньо, я что-то не то говорю.

Муньос набрал в легкие побольше воздуха, но выдохнул только одно слово.

Антоньо, казалось, желал услышать только это имя; он даже не вздрогнул. Еще несколько мгновений его глаза смотрели на стражника, затем он быстро покинул помещение.

Остатки благоразумия, вытесненные из него коротким словом, однако, подсказали ему, что сейчас не время встречаться с Кортесом. Стараясь не выдавать волнения, он спокойно покинул город и вернулся на то место, где обнаружил Аницу.

Трава жгла его, прорастая внутрь, давая буйные побеги ненависти к тому, кого он называл другом. Кортес был горяч, яростен, порой — необуздан, но…

«Он сумасшедший», — спокойно подумал Руис. И в кустах ему померещилась окровавленная фигура Аницу. Она покачала головой и сказала голосом Антоньо: «Он — бешеный».

— Ты права, девочка, — прошептал он, прогоняя видение. — Он так часто повторял слова «пес» и «черт», что сам стал и тем и другим. А бешеных псов пристреливают.

Он успокоился, приняв для себя четкое и безоговорочное решение. Где и когда — об этом он не беспокоился: в любую секунду, как только он увидит Кортеса.

«Нет, я приведу его сюда, — наконец определился он, поразмыслив ещё немного, — и убью здесь».

И ещё через пару минут: «Нет, Кортес, тебя приведет сюда твоя же похоть и мстительность».

Антоньо весь день пролежал на траве, но в город не шел, хотя к полудню почувствовал сильный голод.

Солнце, подводя итоги прошедших суток, пылало огненным возмущением, бросая в темнеющее небо последние гневные стрелы.

У ворот города Антоньо напустил на себя беззаботность и блаженство на лицо, мурлыча под нос мотив сентиментальной песенки.

— Слава тебе, Господи, — перекрестился Химено де Сорья, глядя на улыбающегося Антоньо. — А я, грешным делом, думал, что вы никогда не поправитесь. Нашли источник живой воды?

— Да-а, — протянул Антоньо и вдохнул аромат сапфировой ипомеи. — Целое озеро живой воды и купающихся нимф.

— Тебя, старина, снова потянуло на поэзию? — спросил Кортес, норовя повернуться на бок в своем гамаке.

— Да, мой друг, и я сочиню целую поэму. Нет, несколько поэм. Одна будет о прекрасных руках, другую посвящу небу, карему небу. А в третьей воспою вишневый сад сладких губ.

— Что с тобой, Антоньо? — Кортес свесил ноги и наморщил лоб. — Что могло так подействовать на тебя?

— Я устал, Раул, и хочу только одного. Вернее, я хочу две вещи: поесть и лечь спать. Вы мне оставили что-нибудь?

Антоньо схватил со стола грудку жареной индейки и с жадностью впился в неё зубами. Сочное мясо брызнуло влагой на испачканную зеленью травы рубашку. Но он даже не обратил на это внимания. Кортес, напротив, обратил, подозрительно глядя на товарища.

— Послушай Антоньо, негоже так поступать с друзьями. Твоя тайна не даст мне заснуть.

— А мне наоборот, — с набитым ртом отозвался Антоньо. — Я усну как убитый.

— Но утром ты…

— Посмотрим, Раул, посмотрим.

Антоньо швырнул в него цветком и повалился в гамак. Губы расплылись в улыбке, а зубы скрипели, сводя челюсти в судорогу.

«Спать, — приказал он себе. — Я сказал мало, но, думаю, достаточно. Мне ли не знать тебя, Раул! Завтра утром ты сам наденешь на себя ошейник и дашь мне в руки поводок. И я поведу тебя к озеру. Но только вода там будет неживая. Я обманул тебя, Раул».

Он глубоко вздохнул и погрузился в неспокойный сон, давая себе команду — проснуться до рассвета.

Кортес уже не спал, когда Антоньо, стараясь не шуметь, все же уронил «нечаянно» шпагу на пол и замер, несколько секунд прислушиваясь к дыханию спящих товарищей. Подобрав оружие, он, крадучись, покинул помещение и быстро пошел навстречу встающему солнцу.

Пока он ничего не чувствовал, но за воротами города невидимый поводок еле заметным толчком дал знать, что все получается как надо: идет пес, зараженный неисцелимым недугом, идет и он — изгоняющий дух из бешеных собак…

Антоньо, не оглядываясь, направлялся к маленькой поляне. Вот знакомая уже прогалина, где он собирал цветы, а вот и они сами — не увядшие за эти сутки, пламеневшие под первыми лучами солнца. Нагнувшись, он пролез под толстой веткой юкки, через которую вчера перемахнул отчаянным прыжком, и, балансируя руками, прошел по стволу поваленного дерева.

Прошло не больше минуты, и так же осторожно вслед за ним проскользнула тень ещё одного человека. Обойдя стороной кусты ежевики и укрывшись за густой шторой лиан, он обозрел уютную, знакомую ему опушку. В самом её центре стояли двое: Антоньо Руис и высокая девушка. На лице Кортеса промелькнула довольная усмешка: выследил! Но как он ни готовил себя к этому, сердце все равно стукнуло. Запоздало. Это была запоздалая неожиданность.

А для Антоньо это был удар. Он никак не ожидал встретить здесь кого-нибудь, особенно из жриц.

Кортес выждал, пока Руис и девушка обменялись приветствием, и сделал первую ошибку, окликнув своего друга:

— Эй, Антоньо, ты поступаешь не по-товарищески, пряча здесь такое прелестное создание.

Руис даже не обернулся, но рука сама легла на эфес шпаги. Он был бледнее обычного.

Кортес, выйдя из-за укрытия, направлялся к ним.

— Мог бы и поделиться по старой дружбе, — развязно продолжил он. Сколько их у тебя — пятнадцать? Сам эмир Гранады позавидовал бы тебе. Нехорошо, Антоньо, нехорошо. — Кортес подошел вплотную, небрежно глядя на индианку, сжимающую локоть Антоньо. — А вообще, мне нравятся более зрелые женщины. Ведь ты одолжишь мне такую?

— Прекрати, Раул! — сквозь зубы процедил Антоньо.

— Ого! Персидский шах сердится. Не надо, прошу тебя, ведь мне нужна только одна, и ты знаешь кто.

По мере того как Кортес говорил, им все больше овладевало чувство смутной тревоги: уж больно спокойно вела себя жрица, иронично глядя в его стальные глаза. Что-то неестественное сквозило в этом взгляде, в котором напрочь отсутствовал страх. Ее сильные плечи были почти на уровне глаз низкорослого Кортеса, и он поздно понял её превосходство в физической силе, и это была вторая, непростительная ошибка, да и висевший у её бедра позолоченный кинжал не сразу бросился в глаза.

Но Раул Кортес был не из робкого десятка. Он положил руку на отполированную рукоять шпаги и, готовый к неожиданным действиям, слегка обнажил клинок. Глядя на жрицу, он ухмыльнулся: ну, что теперь?

— Дай-ка я тебе погадаю, — сказала она по-испански.