Эрин Боумэн - Заложник

— Что? Сейчас?

— Да, сейчас, — она еле слышно смеется и вызывает этим боль в моей груди, толчок, который возникает, когда она смотрит на меня.

— Все равно что. Что бы ты хотела?

— Давай поедем к пруду, — говорит она и собирает свои вещи.

— Какому пруду?

— К пруду. Единственному, который есть. Тому самому, что недалеко от поля с колокольчиками.

— Это же озеро, — поправляю я ее.

— Ах, для меня это пруд. Пойдем, исчезнем отсюда, — она хватает мою руку и тянет за собой из больницы. Сегодня я не пойду на охоту.

Мы идем через город на юг, мимо школы, кузни и многочисленных домов, в том числе моего, который обозначает границу города. Там, где заканчивается голая глиняная земля, кустами растет высокая трава до самого леса. Обычно я не охочусь в южных лесах. Они глинистые и влажные, а большинство живности держится в более сухих местах. Чем дальше мы продвигаемся в лес, тем мягче становится земля. Но в последнее время почти не было дождей, так что мы не проваливаемся в рыхлую землю. Когда мы достигаем густых зарослей, за которыми находится озеро, Эмма дергает меня за руку, чтобы я остановился.

— Нам туда, — говорит она и показывает направо.

— Но оно прямо перед нами, прямо за этими зарослями.

— Я знаю, но вид будет лучше, если мы заберемся на холм.

— Вид? Там нет никакого вида.

— Поверь мне, Грей. Доверься мне, — и она, не ожидая, пойду ли я за ней, идет направо между деревьями и кустами, несмотря на то, что там нет дороги. Она поднимает юбку до коленей, и я смотрю на ее ноги, пока она перебирается через упавшее дерево и валун, которые преграждают нам путь. Медленно мы одолеваем отвесный склон. Возможно, там есть на что посмотреть.

Когда мы выходим из-за деревьев, я практически теряю дар речи. Мы стоим на холме высоко над водой. С этой точки зрения озеро выглядит довольно маленьким и узким. Длинная полоса воды скрывается за другим холмом. Вокруг нас растут колокольчики с высокими толстыми стеблями, которые достигают моего бедра. Нежные сиреневые цветы свисают пучками и танцуют на ветру. Вдали видно южную часть Стены.

Эмма идет вперед в поле к одинокой скале на холме. Фиолетовые цветы достают ей почти до плеча, но она идет дальше, и они ускользают из ее рук.

— Раньше я всегда приходила сюда с дядей, — рассказывает она мне, пока мы устраиваемся поуютней на камне. — Почти ежедневно. По крайней мере, пока… ну, ты понимаешь. Когда его забрали, мне было девять. Я не была здесь уже несколько лет.

— Отсюда озеро выглядит великолепно, — говорю я. — И, по правде сказать, оно кажется таким маленьким. Теперь я понимаю, почему ты называла его прудом.

— Видишь?

— Да, но это все равно озеро. Я просто пробую быть вежливым.

Она вздыхает.

— Ну да. Для тебя это очень тяжело.

— Знаешь, несмотря на то, что ты думаешь, я не плохой человек.

— И то, что ты сделал с Челси, не имеет значения?

— Это совершенно другое.

— Это все равно важно.

— Пусть. Но я не плохой человек. У тебя нет оснований думать обо мне пло-хо.

— Я приму это на веру до поры до времени, — она берет целую горсть травы и пускает ее по ветру.

— Тогда почему ты это сделал? — спрашивает она, глядя на меня. Солнечный свет падает на ее родинку под глазом, и похоже, будто она, в самом деле, плачет. — Почему ты сказал правду про назначение?

Я не знаю, как ответить на этот вопрос. Объяснений много. Я не хочу становиться отцом. Я ненавижу официальные назначения. Я хочу ее, но не под давлением.

— Ты сказал правду или…? — спрашивает она, когда я не даю ответа. — Ты же не собираешься позже на меня наброситься или что-то подобное? Я сильнее, чем выгляжу. Мои руки лечат, и все думают, что я такая дружелюбная и заботливая. Но я могу быть сильной, если потребуется.

— Я слышал, — я тихо смеюсь. — И да, я сказал правду.

Она вновь смотрит на меня так же, как тогда в больнице. Я так и не могу понять ее взгляд.

— Я ненавижу назначения, — говорит она.

— Я тоже.

— Сколько у тебя уже было?

— Ты не хочешь этого знать, — мне не хватит пальцев рук, чтобы пересчитать их. Хотя я давно ни с кем не спал, все равно это число больше, чем мне хочется ей назвать.

— А ты?

— Только один, — итак, слухи неверны. Эмма уже приняла однажды одно назначение.

— Помнишь Кро Феникса? — спрашивает она.

Я киваю. Он был похищен полтора года назад.

— Он мне нравился, — объявляет она. — Я имею в виду, правда, нравился. Тот месяц был так прекрасен, что я даже подумала, что так будет и дальше, и что между нами что-то есть. Не знаю, что именно. Это и впрямь было глупо. Я бы хотела и дальше с ним быть, но думаю, не было оснований для взаимности. Через две недели он встретился с Сашей Квартер, а затем исчез.

— Мы все когда-нибудь исчезнем, — говорю я. — Вот почему я это ненавижу. Я не вижу смысла в планах, когда так легко помыкать людьми. У меня есть время только до моего восемнадцатого дня рождения. Лучше я найду кого-нибудь хорошего, с кем буду чувствовать себя хорошо, и останусь с ним.

Она кривовато улыбается.

— Быть только с кем-то одним? Так долго, как назначено?

— Забудь о назначении. Делай так, как будто нет никакого назначения, нет правил, нет Клейсута, а только один единственный человек. Навсегда. Это кажется тебе смешным?

Одно мгновение царит молчание. Я знаю, что это странный вопрос, полностью гипотетический и слишком глубокий, и на короткое время я пу-гаюсь, что она высмеет меня.

— Знаешь, большинство сарычей (птица — NB) соединяются на всю жизнь, — произносит она, покусывая губы, и опускает взгляд на озеро. Оно похоже как застывшее серебро, которое извергается из земли, и долина бросает голубую тень на его глубину.

— Правда?

— Да, краснохвостые сарычи. Мой дядя и я видели их каждый год. Они воз-вращаются каждый год, и всегда те же самые пары. Если птицы могут вы-брать себе одного партнера на всю жизнь, почему мы не можем?

На мгновение я чувствую себя глупо. Я каждый день провожу несколько часов в лесу, но еще ни разу мне не попадались сарычи. С другой стороны, я даже не пытался их найти.

— Возможно, некоторые животные и находят себе пару на всю жизнь, но другие нет, — говорю я. — Может быть, нам не стоит быть похожими на птиц.

— А может и стоит.

Она так прекрасна, когда сидит вот так, играя пальцами с травой. Я спрашиваю себя, единственные ли мы люди на земле, кто хотел бы не обращать внимания на назначения и законы и найти кого-то, кто на самом деле тебе подходит. Я снова начинаю это делать: думать о чувствах в моей груди, вместо того, чтобы использовать голову. Если бы мы были птицами, вымерли бы через несколько десятилетий, после того как все мужчины были бы похищены. Все равно я хочу, чтобы это было бы возможно, хочу, чтобы Эмма и я были бы птицами, и тогда мы могли бы улететь далеко-далеко, не оглядываясь назад.