Алексей Доронин - Метро 2033: Логово

«Но почему он ничего не говорит, а просто смотрит – пристально, чуть покачивая головой. Какого хрена?»

– Товарищ генерал, – с трудом выговорил Малютин, заметив, что путается в званиях. – Вы в порядке?

«Крепко, до боли зажмуриться. Потом открыть глаза и поморгать. Потом прищуриться». Это всегда помогало ему разглядеть предметы – даже при слабом освещении.

И в этот момент зрение вернулось к ученому. Он увидел, что мятая кепка, заляпанная кровью, криво нахлобучена на голову, совсем не похожую на человеческую, – на голову плосконосого упыря с серым, как у ящерицы, лицом, на котором зияли узкие прорези ноздрей. Существо приоткрыло пасть в подобии усмешки, ощерив неровные желтые зубы. Хриплый звук мог быть и попыткой что-то сказать, и просто одним из бессмысленных звуков, которые издавали эти твари.

Почему-то Малютин склонялся к последней версии.

«Мы считаем их разумными. Но это просто… wishful thinking. Выдача желаемого за действительное».

Было холодно. Зверски холодно. По комнатке гулял не сквозняк, а настоящий ветер. И пахло здесь совсем по-другому. Ученый инстинктивно понял, что находится не в убежище, а в здании, наверху.

«Отделение радиобиологии», – догадался он и почувствовал, как становятся дыбом волосы.

Потому что теперь он был не экспериментатором, а объектом эксперимента.

И как бы дико ни звучала эта мысль, у нее было подтверждение: шприц в серой, шершавой даже на вид руке твари, надевшей кепку полковника. Обычный пятикубовый шприц. Не очень чистый и почти непрозрачный.

Мутная темно-красная жидкость, набранная в шприц, была неоднородной, будто плохо размешанный кисель. На дне виднелся осадок.

«Плазма. Кровь… Кровь одного из них».

В противоположном конце комнаты под потолком висел крюк. На крюке что-то раскачивалось – мерно, как маятник. Видимо, подвесили это совсем недавно, и оно еще сохраняло амплитуду.

Глаза привыкали к темноте – совсем не к его радости! – и он разглядел рядом еще одну старую койку с панцирной сеткой. Кто-то лежал на ней. Этот кто-то не шевелился и был накрыт с головой дерюгой, похожей на старый мешок. Видны были только ноги и руки, выпростанные из-под мешковины. Одна из рук была покрыта страшными язвами.

Малютин всегда считал, что умение терять сознание в нужный момент когда-то имело важный приспособительный смысл. Но у него с этим геном было что-то не так. Он даже от доз алкоголя, близких к критическим, не «вырубался».

Поэтому и сейчас сознание его оставалось чистым как горный родник, даже когда разум отказывался воспринимать происходящее, а инстинкты вопили.

Существо снова зашипело, забулькало горлом и поднесло шприц к его руке. Только сейчас Малютин почувствовал выше локтя мешавший кровотоку слабо и криво закрученный жгут. Так жгут мог затянуть только тот, кто видел подобную процедуру только на картинках.

«Книжки с картинками… для детей. «Я познаю мир»… Вот так они его и познали. Или не все из них. А только этот?»

Мысли помогали Малютину хоть немного держаться за зыбкую почву реальности, скользить по ее рельсам и не сваливаться под откос. Но все это были ходули, слабые подпорки для сознания. Реальным в мире был только страх.

Не было ничего позорного в том, если бы в такой ситуации он начал верещать как резаный поросенок. А он сохранял молчание, но только потому, что у него от ужаса отнялся язык.

«В лучшем случае я умру от того, что оно мне воздуха в вену вкачает. В худшем – от какой-нибудь инфекции. А что в самом худшем ?..»

Внезапно ему вспомнилась еще одна фотография, которую он составил из четырех обрывков, но почему-то не запомнил, не воспринял, когда рылся там, в бумагах.

Лицо за стеклом. Заспиртованный зародыш. Вернее, уже почти ребенок. С чертами, похожими на черты того серого, который стоял сейчас рядом с ним, покачиваясь и бормоча под нос что-то нечленораздельное.

И вот это уже было слишком даже для Малютина. Он был в сознании, но утратил связующую с ним нить. Мир рассыпался, как порванные бусы, – на отдельные фрагменты, ощущения. Среди них было слишком много боли, из которой боль от прокола кожи иглой – явно ржавой – была самой незначительной.

Минуты складывались в часы. Серый какое-то время стоял рядом – неподвижный, как статуя. Малютин так и не заметил, когда он исчез. Просто открыл глаза в очередной раз и не увидел знакомого взгляда немигающих буркал.

Тело, подвешенное на крюк, перестало качаться и повисло неподвижно. Он даже узнал того, кому оно принадлежало. Но какое это теперь имело значение?

Когда Малютин наконец-то смог погрузиться в забытье, на грани бреда и яви, ему привиделась белая заснеженная равнина, по которой шла цепочка черных людей.

Длинные тени существ, которые будто вышли из фантазий Иеронима Босха, стелились по земле.

Они шли цепочкой по железнодорожной насыпи – восемь особей. Шесть самцов и две самки. Впрочем, все они были бесплодны и почти лишены каких-либо отличительных признаков. Разница между ними была небольшая, и они о ней не знали.

Они шли гибкой, пружинистой походкой, иногда пригибаясь к земле и отталкиваясь от нее длинными руками. Тот, кто шагал впереди, и идущий последним внимательно всматривались в дорогу – в тропу между двумя рядами железобетонных столбов, которые терялись в тумане по мере отдаления. А впереди выплывали из сумрака новые. С высоких столбов свисали, как лианы, обрывки проводов. Этот мир был для них первобытными джунглями, хотя состоял в основном из кирпича, ржавого железа и бетона, а не из дерева. Хотя и зелень здесь была. И не только та, которая раньше была привычна людям, – странные изменившиеся побеги стелились по земле, змеились в глубоких трещинах бетона, качали ветвями белесые кусты, похожие на ковыль-переросток.

Время от времени ведущие и замыкающие менялись. Еще двое из середины группы смотрели по сторонам, наблюдая за серыми полями, поросшими напоминавшими сухие метелки кустарниками, которые тянулись справа и слева от бывшей железной дороги, насколько хватало глаз.

Зрение этих существ было острым, и видели они далеко. Не меньше, чем глаза, информации давало им их чувствительное обоняние. Но пока никакой опасности не было: ни «летунов», ни «быстрых», ни «скользких», не было даже гладкокожих, хотя последних эти существа не боялись.

Двадцать лет прошло с того дня, как они обрели свою теперешнюю форму. Они почти не изменились за это время, разве что стали чуть крупнее.

Они не были неуязвимыми. Болезни, различные инфекции и травмы были им известны. Иногда от плохой еды им случалось мучиться болями в животе, у них пропадал аппетит. Иногда, если они слишком долго находились в нехороших местах, у них болела, зудела кожа, и также пропадало желание есть. Иногда у них ломило кости. Но в основном эти признаки проходили за считаные дни, а раны заживали на глазах.