Александр Руджа - Не чужие [СИ]

Я на секунду задумался.

Пылающий диск по небу петлял,

Так, помнишь, было когда-то:

Ленивый художник водой разбавлял

Горящие краски заката.

И как-то само получилось, что ты

Ко мне оказалась прижата,

И дерзкие, жаркие губы твои

Кислили, как зерна граната…

— А хорошо! — оценила Ульянка. Она сидела на кровати по-турецки, вращая ступнями, словно винтами готовящегося к взлету вертолета. Поправилась: — Неплохо. Небось, Есенин какой-нибудь писал?

— Есенин писал гораздо другое и намного лучше, — строго сказал я. — Вот послушай:

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманней глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякиш тишины.

Обняв трубу, сверкает по повети

Зола зеленая из розовой печи.

Кого-то нет, и тонкогубый ветер

О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.

Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрема,

Дорога белая узорит скользкий ров…

И нежно охает ячменная солома,

Свисая с губ кивающих коров.

— Да, это классно, — согласилась Ульянка. — Но то первое тоже было ничего. Только с одним замечанием: там было что-то вроде «как-то само получилось» — и раз! девушка к нему прижалась и начала целовать… Так не бывает. Девушки — хитрые бестии, для них нужно делать разное… Иначе плевать они хотели на все твои закаты. Ленивые художники девушек не целуют, вот что я хочу сказать.

— Что ты мне это рассказываешь? Я, что ли, это придумал?

— А я не знаю, — она хитро стрельнула синим глазом. — Просто в голову пришло.

Прошло что-то около часа. Успокоилась и затихла, зализывая сбитые о решетку кулаки, Славя, замерла на циновке на полу переставшая уже окликать меня Алиса. Ульяна в дальней клетке тоже перестала мерить отпущенную ей свободу шагами и пригорюнилась.

Во всей нашей импровизированной «тюрьме» не было слышно ни звука.

Я думал.

«Фирстантен», сказал он.

«Спреге мер», сказал он.

Что это значило?

Это не могло значить для меня ничего — не было ни малейшей вероятности, что я понимал их язык. Язык пришельцев, оккупантов, тряпок. Но где-то в мозгу билось ощущение, что я почти уловил смысл этих холодных, угловатых, царапающих язык слов. Они звучали не совсем знакомо, но будто на что-то намекали…

«Таллем данне да».

Думай, парень.

Тебя учили в школе, и хорошей школе при этом. Отбрось заклинание про инопланетян, язык которых ты не можешь понимать по определению. Представь, что ты услышал его на улице и решил определить. Идентифицировать. Просто так, для себя.

Итак?

Языки бывают аналитические и синтетические. Нет, еще есть агглютинативные, но это не наш случай, там одно слово может звучать как целое предложение, а тут явно другое, слова совершенно явно разделены интонацией и ритмикой.

Этот язык больше похож на аналитический — отношения внутри предложения регулируются предлогами и частицами, а не окончаниями. Впрочем, окончания тоже есть, «фирстантен», но «таллем». И еще что-то вроде повелительного наклонения, «спреге» и «скере». Охренеть, как ты быстро научился раскладывать все по полочкам, лейтенант.

Синтетический язык — что это значит? А то, что он относительно старый. Но не настолько старый, чтобы окончательно избавиться от окончаний. Примерно как немецкий. Нет, даже как английский — старые немецкие корни еще чувствуются, но в основном все управление заменено вспомогательными глаголами и предлогами.

Вот оно! Вот оно что мне напоминает! Северогерманскую группу языков, да! Английский, немецкий, голландский, наверное — хоть я на нем буквально пару слов знаю. Шведский, датский, пожалуй. Четкая структура предложений, окончания на «ен», повелительные формы на «е»… и глагольные окончания лиц, как в латыни. «Вер такам тейм».

Мне показалось, что у меня едет крыша. Инопланетяне, говорящие на земном языке. А может, это эсперанто? Черт его знает, не изучал никогда.

«Фирстантен!» А ведь это немецкое «ферштеен» — «понимать». Это парень хотел научиться понимать нас. Или хотел, чтобы мы его поняли? Нет, скорее первое. Он сказал «спреге мер» — «шпрехе мер» по-немецки. «Больше разговаривайте», значит.

Какой-нибудь верхненемецкий? Древнескандинавский? Черт, голова идет кругом.

Лязгнула, открываясь, дверь, в «тюрьму» снова вошел тот парень. А в руках у него были… черт возьми, да почти такие же судочки с едой выдавали выходящим на смену техникам! Только у нас они были из какой-то плотной бумаги, а здесь прозрачные, пластмассовые, наверно. Но в остальном — один в один!

Внутри было что-то белое, однородное. Каша, что ли? Да без разницы. Я вдруг понял, что зверски голоден — в последний раз мы как следует ели еще утром, потом наспех перекусили перед выездом… Ну, ужинать уже всяко пора.

— Bher yor fada, — громко сказал парень. — Scealen eten.

Что это было? Понятное дело, что-то про еду. «Фада» — это «food» вроде как. «Этен» — есть, наверное. «Йор фада» — ваша еда типа.

Девчонки в клетках зашевелились, пробормотала что-то Славя, Алиса скрежетнула протезом по прутьям, громко забурчало в животе у кого-то в отдалении.

А ну-ка, что насчет полноценного контакта с внеземным разумом?

Я дождался, пока он остановится напротив моей клетки, отделит очередной лоточек, поставит его на пол рядом с прутьями, взглянет на меня — и сказал тогда единственное, что смог придумать:

— Вер виллен фирстантен йор.

Его глаза широко раскрылись — и я подумал, что парень-то явно еще очень молод и неопытен. Стажер какой-то? На тюремщика он был вообще не похож. И даже на практиканта, прошедшего хотя бы курс молодого бойца — тоже. Впрочем, черт его знает, какие в ледяном межзвездном пространстве вообще проходят курсы.

— Willen… ach, wenen! — глаза у него загорелись. — Me grefen wenʼs! Es ghed! — он принялся тараторить так быстро, что я вообще перестал различать слова, но быстро опомнился, пробормотал еще раз «эс гхед» и быстренько сбежал. Консультироваться с начальством, наверняка.

То, насколько то все напоминало наш собственный мир, уже перестало меня поражать. Но это меня.

— Эй! Сашок! — глаза у Алисы были круглые. Это было красиво и даже забавно, и в другое время я бы с удовольствием потянул время. Но сейчас — нет, сейчас я, словно умная ракета, был настроен и наведен совсем на другое.

— Поправь меня если я ошибаюсь, — медленно сказала Славя. — Но ты ведь только что говорил с этим… с этой…

— Ты понимаешь его тарабарщину? Это круто! — Ульяна, как обычно, поставила мощную точку в их общем вопросе.

Вот они, мои пятнадцать минут славы.

— Было бы очень желательно, если бы ты дал пояснения, — в синих глазах горел огонь профессионального политрука и особиста. «Что вы делали до тысяча девятьсот седьмого года? Не связаны ли с враждебной китайской разведкой? Не покушались ли на территориальную целостность союза двадцати одной республики?»*