Виталий Саух - Поглощение

Ещё он обнадёживал, что через три-пять операций, возможно, какие-то двигательные функции и восстановятся, правда, все эти операции платные и делаются только за рубежом.

Почти все тело, что ещё у меня осталось, было обожжено — кошмарные рубцы безжалостно уродовали мою кожу.

Это было далеко не все, что таким кардинальным образом изменилось в моей жизни.

Однажды ко мне наконец-то пришла Агния.

Однако, встреча эта не принесла мне ни малейшего душевного облегчения — она сообщила мне, что мы с ней расстаемся.

Выяснилось, что пока я был без сознания, а затем чуть позже, когда я уже пришел в себя, но из-за бинтов, закрывающих мне глаза, не способен был видеть хоть что-нибудь, она приходила когда мне в палату, но ужаснувшись от того, что открылось ее взгляду, так и не находила в себе силы заговорить, и в слезах выбегала прочь.

Вновь зарыдав, Агния сказала, что не готова принести свою красоту и молодость на алтарь моего страдания.

О да, она именно так и сказала!

Наверное, давно заготовила эту пафосную речь.

Конечно, я не стал устраивать нелепых сцен, отчасти понимая, что она в чем то, возможно, и права. Я отпустил её, заверив в том, что не имею к ней никаких претензий.

Уже на пороге она, как бы между прочим, обронила, что моего бизнеса больше не существует.

Вот так, в одночасье и заканчивается жизнь.

Все планы летят к черту.

Бизнес, который ты начинал с нуля, разваливается и прогорает.

Та, что некогда искренне любила и была любима, сказав, что она еще слишком молода, для того чтобы потратить свою жизнь на то, чтобы выносить из-под тебя ночные горшки, ушла, взяв с собой все вещи.

Ну, разве можно винить её за этот выбор?

Если смотреть на ситуацию логически, отринув в сторону простые, человеческие чувства и ценности, то поступила она чертовски правильно.

Кем я был в ее жизни? Состоятельным мужчиной, способным удовлетворить ее потребности.

Кто я в ее глазах теперь? Ущербный калека, неспособным вообще хоть на что-то. Я никогда не видел в ней декабристку, которая не раздумывая отправилась бы вслед за любимым на каторгу в Сибирь, поскольку Агния до сих пор так в итоге осталась избалованным ребенком. Так какие же сейчас, с моей стороны, могут быть обиды и упреки?

Если бы, в своё время, я нуждался именно в таком человеке, то он и по сей день остался со мной.

Наверное, вы думаете, что мне весьма крепко досталось от жизни, и пора бы злой судьбе оставить меня в покое?

Мол, хватит с меня жизненных катастроф!

Увы, вы ошибаетесь!

Заключения мои лишь набирали обороты. И следующим для меня испытанием, стало обвинение в махинациях с налогами.

Была у меня одна догадка о том, что кто-то очень заинтересован, чтобы устранить меня подобным образом, чтобы я не путался под ногами, но докапываться до истины, и, тем более, доказывать свою невиновность у меня не было абсолютно не какого желания.

Сказать по правде, я был так подавлен, что мне совершенно не было дела до того как идет судебный процесс.

А процесс получился резонансным. Показательным!

Общественный защитник под частую слил дело (мне кажется, что будь я даже парализован, и стопроцентно прикован к постели, итог был бы тем же) и теперь, после конфискации личного имущества, по выходу из больницы меня ожидало тюремное заключение, сроком на четыре года.

Вот она — обратная сторона толерантности, равенства полов, расового равноправия, религиозных концессий, прав сексуальных меньшинств и прочего говнображения, то есть, я хотел сказать, борьбы за права человека: всем не только равные права, но и равная ответственность. В том числе и перед законом. В том числе и людям с ограниченными возможностями, то бишь инвалидам.

Неотвратимость наказания меня не пугала, совершенно.

Похоже, что после пережитого в этой жизни, меня уже больше ничего не могло ни напугать, ни удивить, ни, тем более, обрадовать.

Мне было всё равно.

Автозак тронулся с нервным рывком. Моё увечное тело наверняка повалилось на пол, если бы не меня намертво не сковал силовой ремень. Будь такой современный ремень безопасности установлен на «Телеге», я совершенно точно был бы сейчас гораздо целее. Естественно, что средства, для того чтобы оснастить машину для государственных нужд подобными атрибутами безопасности, нашлись с легкостью. Как раз из тех налогов, которые я, якобы, наворовал в умопомрачительном количестве.

Я не оправдывался на суде, да и сейчас не собираюсь, потому как вовсе не ангел, и кое-какие грешки за мной, конечно, имелись, но, похоже, на меня свешали всё, что только можно.

От нечего делать, стал разглядывать пассажиров нашего «весёлого» рейса.

Кстати, на счёт весёлого, я совершенно не преувеличил — парочка разрисованных до ряби в глазах индивидуумов уже громко травили байки и в голос ржали сальным шуточкам. Глядя на них, я совершенно не сомневался в том, что эти ребята ни единожды посещали конечный пункт нашего следования и чувствовали себя там как дома.

Конечно, не все оказавшиеся здесь вели себя более сдержанно.

Были и те, кто на общем фоне выделялся, как белое на чёрном.

Последнее примечание относилось к молоденькому щупленькому белобрысому пареньку, пугливому, как трепетная лань. Не нужно было иметь стопроцентное зрение, чтобы понять, как он боится, то резко вздрагивая, то вжимая голову в узкие плечи.

Вот он-то прекрасно понимал, куда сегодня попадёт — в место своих ночных кошмаров, только наяву.

Хотелось бы верить в то, что тюрьма это уже не то ужасное место, каким оно было показано в, так фильмах любимых мною когда-то фильмах прошлого, иначе уже к концу этого дня этого несчастного будут жестоко насиловать в душе или туалете.

Знакомство с начальником тюрьмы было коротким, во весьма содержательным, и смысл его можно было сократить, примерно до пары предложений: «Все мы, заключённые — говно, и общество вынуждено терпеть наше никчёмное существование, хотя, гораздо лучше было бы избавиться от нас к едрене матери!».

Получив такой «заряд бодрости» я начал сильно сомневаться в том, что в наших тюрьмах что-то изменится даже ещё через пару сотен лет.

Лишним подтверждением моих худших прогнозов был инцидент, который произошёл уже через несколько минут после того, как мы оказались в мрачных недрах исправительного заведения.

Парнишку, того что я приметил в автобусе зажала в угол троица мордоворотов.

Его не били. Пока. Но и выпускать из западни его никто не собирался.

Было видно, что он едва не плачет. Троица же продолжала во всю глумиться над пареньком. Лысый качок, сально улыбаясь, уже наматывал светлый локон его волос на палец.