Игорь Осипов - Измеритель

– Ирочка, но как ты могла, мы тебе детей доверили, ты же учитель! – Кристина Сергеевна, видя ещё «не остывшую» Иру, пыталась ее вразумить. – Это же твоя сестра. После того как ваша мама умерла, это единственный твой родной человек! – с каждым словом голова Иры опускалась все ниже и ниже, а через некоторое время она тоже украдкой вытерла глаза.

Ирина не испытывала угрызений совести. Более того – повторись такое, она бы не ограничилась только угрозами. И не посмотрела бы ни на сестру, ни на Максима, ни на этого напыщенного Завьялова. Слезы сами у нее потекли лишь при упоминании о матери, никто не знал, как она скучает о ней. Алька всегда была, как говорила их мама, «в поле ветер, в жопе дым», а маминой дочкой была Иринка. Ее смерть, такая неожиданная, настолько шокировала девушку, что та до сих пор, хотя прошло уже больше десяти лет, не смогла смириться с ней. А тут, когда Иринка стала только немного отходить от шока, когда в ее мыслях появился Максим, – такая подлость от родной сестры.

«Ненавижу. Никогда не прощу. И еще этот увалень стоит, глазами лупает. Повелся на голые грудь и задницу. А кроме этого у нее ничего и нет… да у меня и не хуже, а может, даже и лучше». Она опять вытерла слезы и гордо вскинула голову.

– Я вижу выход из ситуации только такой, – Егоров встал и посмотрел на Максимыча. – Дабы не смущать умы молодежи и не рушить устоявшуюся мораль, предлагаю: в месячный срок Максиму определиться с выбором. И чтобы отвергнутая не имела никаких претензий… ни к кому. И более не добивалась внимания. Считаю, что так будет наиболее справедливо. Не смею больше задерживать, – последняя фраза касалась провинившейся троицы, после чего они, красные, как вареные раки, выскочили из комнаты.

«Легко сказать месяц на выбор спутницы всей жизни. Три года выбрать не мог, а тут на тебе с барского плеча месяц, и все – хоть стой, хоть падай». Максимыч брел по коридору в сторону лазарета. Девчонки, как две насупившиеся белки, юркнули в свою светелку. Что там будет между ними, парень даже представить себе боялся: «Как бы действительно не поубивали друг дружку, а то и выбирать будет не из кого. Конечно, подставили они меня по полной. Алинка отчудила, но от нее этого хоть можно было ожидать, а вот Иринка просто «убила». Всегда такая правильная, спокойная, я даже подумывал, что в ней, как в рыбе холодной, эмоций в принципе не бывает, а тут ураган… вулкан… А до чего же она красива в гневе: глазища горят! Да, Алинка была как бледная тень по сравнению с ней, несмотря на то, что голая», – Максим вспомнил ругающихся сестер и себя, с глупым видом жмущегося у стеночки, и, осознав комичность ситуации, невольно заржал.

– Да, надо определиться с выбором, – повторил он слова Егорова. – А то засмеют на все убежище.

Сутки о каком-либо выборе речи не шло. Сплошное чтение морали, с перерывом на прием пищи и сон. Какое там засмеют, уже был бы рад, если бы кто и поржал. Выдержать бы натиск нравоучений от матери и скупого сопения от отца, когда он был дома. Лучше бы наорал, что ли, как в детстве. А то надулся, как сыч, и молчит. В конце концов Максимыч не выдержал и удрал из дома. Побродив по убежищу, попытался разузнать новости об ушедшем отряде – ни слуху ни духу. Правда, еще рано. Раньше трех-четырех суток они вряд ли о себе дадут знать. Перетолковав со сталкерами, навестил Данилу, который сидел на домашнем лечении. Тот выглядел вполне здоровым и довольным жизнью и не преминул подколоть Максимыча, показав, что уже в курсе последних событий. Получив свою дозу шпилек от скорого на острое словцо Данилы, решил все-таки сходить к девчонкам и поговорить…

Сестер дома не было. Жизнь такая штука – самый короткий путь не есть самый правильный. Потоптавшись возле запертой двери, соображая, что же теперь делать, Максим трезво рассудил: Алинку черт может носить где угодно. Может, ее смена на плантациях, а может, и просто от народа прячется, но не факт. А вот Иринка точно в школе – где ж ей быть? «Все-таки глупо получилось. Надо бы извиниться перед ней, объяснить…» Даже не заметил, как ноги понесли в сектор, где обосновалась школа.

Путь к школе был хожен-перехожен. Максимыч остановился возле нацарапанного на стене и тщательно затертого слова и улыбнулся. Тогда ему было не до улыбок. Он стоял бледный, наматывая сопли и слезы на кулак, боясь поднять глаза на разгневанное лицо отца. А рядом стояла Татьяна Владимировна, мама близняшек и их учительница по совместительству, заловившая его за непотребным занятием. Детей тогда было раз-два и обчелся, и взрослые отрывались в воспитании на их великолепной пятерке по полной. А Максимка, как самый старший, огребал больше всех. Потому и прослыл хулиганистым. Но именно этот момент, а также обучение под крылом Латышева и позволили стать лучшим сталкером из молодежи.

Приоткрыв дверь, он заглянул в помещение класса. Иринка стояла возле доски, прикрепляя к ней смолой бумажные листы. На одно мгновение Максимычу показалось, что он вернулся в прошлое, когда он, опаздывая, осторожно заглядывал в щелочку, а Татьяна Владимировна, под хихиканье Алинки и осуждающие взгляды Иринки, заводила его в класс. Иринка стала очень похожа на свою мать… все «подобрала»: и стать, и жесты, и даже покусывает губу. Оглянувшись на скрип, Иринка нахмурилась, и парень почувствовал себя нашкодившим учеником.

– Я посижу в классе? – Максимыч виновато улыбнулся.

– Да, конечно, только, чур, не мешать.

Максимыч прикоснулся указательным пальцем к губам и развел руки, мол, понимаю – буду молчать. Чуть ли не на цыпочках прошел в конец класса под пристальными любопытными взглядами десятка ребят. С удивлением обнаружил своего отца на последней парте и, помявшись (не уйти ли?), сел рядом с ним.

– Дети, тема занятия: «Первые дни – как все это было». И сегодня у нас в гостях очевидец и непосредственный участник этих событий, Сенатор Максим Изотов.

Изотов-старший встал и прошел между партами, остановившись возле учителя. Смущенно улыбнувшись, он прокашлялся и поздоровался: «Здравствуйте, дети».

– Сенатор нам расскажет, что тогда происходило. Как он это запомнил и увидел.

Максимыч с удивлением смотрел на отца, он не ожидал, что его папа кроме лечения больных и заседаний в Сенате взвалил на себя ещё и такую общественную нагрузку. К своему стыду, он никогда не слышал этой истории от начала до конца, и все его знания базировались на разрозненных отрывках и рассказах разных людей. У него даже не возникало мысли раньше послушать историю отца, и он не заметил, как бархатный, немного уставший голос погрузил его в далекие события.