Марьяна Сурикова - За краем небес

— До дома недалеко осталось, Мира, — вдруг Эртен заговорил, точно почувствовал, что о нем сейчас думаю, — вот и закончились твои скитания, — и добавил непонятно, — осталось лишь о позабытом вспомнить.

Ох, небеса пресветлые! Сейчас ведь расступятся ветки, откроют глазам низину с деревушкой, в ней выстроенной. А там еще пару шагов и вот они — ворота дома родного. Матушка за ними, Басютка и дядька.

У меня от волнения душевного дрожь приключилась. Здоровы ли? Ведь больше года прошло с тех пор, как отчий дом покинула. Как теперь поживают, видеть то еще желают дочку свою и племянницу непутевую?

— Ну что ты побелела точно полотно? — воин ко мне подъехал.

— Боюсь я. А как не примут? Прогонят за то, что против воли пошла, еще и дом родной покинула?

— За мной следуйте, — вдруг диор приказал, — я разговор начну.

Ох, с какой радостью я за широкой спиной наместника укрылась. Пусть он разговор ведет, против его слова никто не пойдет. Только бы матушка не отвернулась, меня завидев.

Сердце разрывалось от страха и ожидания томительного, пока лошадка моя семенила трусцой следом за диорским конем.

Выбрались из леса, я деревню родную увидала и ладонью рот прикрыла, чтобы всхлип сдержать. До того все сжималось в душе, до того тягостно и радостно одновременно было. А потом и вовсе чуть с коня не упала. По ту сторону речки, рядом с березкой памятной застыла на пригорке фигура одинокая. Стояла за околицей, вдаль глядела, а ветер платок трепал, так и норовил с волос своровать.

Всхлип горький да громкий из груди вырвался. На пригорке меня услыхать нельзя было, больно далеко, но женщина вдруг голову поворотила, в сторону леса поглядела, а руки, платок державшие, разжались. Ветер радостно поволок свою добычу с русых волос да на плечи, а после по спине да на землю, разметал цветастую ткань в дорожной пыли. Женщина с пригорка вниз кинулась, споткнулась на полпути, упала и прокатилась к подножию. Я со страху закричала, лошадь хлестнуть хотела, чтобы со склона высокого вскачь помчаться, а повод руки мужские перехватили.

— Из седла вылетишь, шею сломаешь с перепугу, — диор жестко сказал, — пешком ступай.

Сам наземь спешился, без лишних вопросов меня с лошади снял и в спину подтолкнул. Я и пошла, все шаг ускоряя, глаз не отрывая от фигуры на земле, а когда матушка на ноги встала, да припала на правую, но выпрямилась и дальше поспешила, я сама не заметила, как на бег перешла и рванулась вперед ястребом стремительным. Побежала с пригорка, пронеслась по берегу речки, мосток перелетела и между изб, по дороге, не замечая высыпавших их домов сельчан.

Как я домчалась до матушки на одном дыхании, что даже сейчас воздуха в грудь вобрать не могла, он там не помещался воздух этот. Стиснуло грудь, когда я родное лицо, осунувшееся, вблизи увидала, глаза на пол-лица и прядей седых в волосах на полголовы больше насчитала, когда руки материнские, дрожащие, за плечи обняли, притиснули к себе, а над головой моей поникшей рыдания раздались. А я-то, дурында безмозглая, еще боялась, прогонит.

— Вернулась, Мирушка, вернулась, — сквозь слезы матушка причитала, а за ее спиной уж дядька от околицы бежал. Хотел, видать, голову оторвать за матушкины пряди седые. Да я бы и не возразила. Все упреки заслужила, когда только своей судьбой озаботилась, даже слов прощальных не сказала, одну записку начиркала напоследок.

Чего не ожидала, так того, что Агнат нас обеих в объятиях стиснет, сожмет крепко и даже мою голову бедовую по волосам погладит, а после за матушкой приглушенно, будто говорить ему тяжко, повторит: «Вернулась».

Разлепить нас смог только оклик старосты:

— Агнат!

Дядька как-то странно себя повел, вперед подвинулся и встал, будто собою прикрыл.

— Говорил тебе, чтобы Миркиной ноги больше в деревне не было. Коли девка скитаться надумала, то пущай туда же и катится колесом, откуда ее обратно надуло. Ежели девке ни род, ни слово главы не указ и мужиков позорить берется гонором своим, то пущай сама себе хозяйкой отныне будет.

Я со спины только дядькины кулаки увидала, как сжал он их крепко, а самой подумалось, отчего вражда такая ко мне? После припомнила, что староста с батюшкой Лика приятели. Отец у жениха моего бывшего — торговец богатый и часто старосту серебрушками ссужал (порой и задаром), ежели вдруг в ларчике деревенском, куда жители на нужды монеты кидали, серебра недоставало. А староста в долгу никогда не оставался. У батюшки Лика разлад с другом вышел, оттого что сын из-за меня на девице, соблазненной, жениться отказался. А поучив Лика уму-разуму и не добившись ничего, отец его гордость лишнюю отринул, самого старосту упросил сватом к нам в дом пойти, я же от собственной свадьбы с пришлым воином, с чужаком сбежала. Теперь же только догадалась, как дядьку под удар подставила. А он вместо подзатыльников еще и обнял меня.

— Верно говоришь, — вокруг нас уж толпа собралась, девок косы мелькали, парни знакомые из-за спин родичей постарше зубоскалили, только Лика не видать было. — Гнать девку поганой метлой.

— Ишь явилась не запылилась. Как по ночи с мужиком из дому тикать, так за ней не заржавеет, а чтобы после с повинной головой к матери прийти, только через год и осмелилась.

— В подоле-то приплод не принесла? Чего так поздно явилась?

Голоса все колючее да гневливей делались. Люди сами себя подзадоривали да злили, а весь гнев на мою голову пришелся.

— Гнать потаскуху такую, чтобы девки наши с нее пример брать не надумали, — а это вроде Росина мать взбеленилась, уж ей дочь в уши про меня небылиц напела.

А дядька мой чуток под напором этим отступил, но меня все так же загораживал, а за плечом правым я матушкин тихий всхлип расслышала. И гнев такой взял, что захотелось тут же лук схватить, да повсаживать им всем стрелы пониже спины, кабы напаслась столько. Гнать они меня собрались за то, что честь девичью осквернила и с чужаком сбежала, а что не только из-за брака немилого в скитания подалась, никто ныне не вспомнил. Про послание позабыли, про то, в каком состоянии Тинара тогда сыскали, о тварях и помыслить не могли, что взаправду существовали. Теперь еще самосуд чинить собрались.

Видать, дядька о том же подумал, так как тут же голос повысил и крикнул погромче:

— Не вам решать, кого мне из дома своего гнать, а кого привечать. Не вы Мирку растили, не вам за нее ответ держать.

— А мы в деревне своей непотребства не потерпим, — то староста заявил. Его все подзуживали, за спиной переговаривались да подталкивали, он и про наливку, которой с Агнатом непочатый край испил, не вспомнил. Но оно и понятно, дядька семью спиною прикрывал, а старосте перед всей деревней ответ держать надо было, а народ уж разошелся.