Борис Батыршин - Крымская война. Соотечественники (СИ)

- Тут помещаются все три аппарата. - пояснил Энгельмейер. - Сейчас, правда, на месте только ваша «тридцать седьмая». Марченко и Качинский ушли на «Херсонесе» к Босфору, а я остался на хозяйстве.

Бывший фрегат, а ныне авиатендер «Херсонес» сопровождал отряд Бутакова в набеге к турецким проливам. С тех пор, как англичане увели из Варны остатки своей эскадры, русский флот безраздельно господствовал в Черном море. Однако, Корнилов с Нахимовым не сомневались: рано или поздно Роял Нэви снова сунется через Босфор.

«Когда в ноябре Нейпир ушел с Балтики, - рассказывал Краснопольский, командовавший при Варне минной дивизией, - Великий князь с Велесовым все уши прожужжали Государю, но добились, чтобы запас якорных мин, предназначенных для Кронштадта и Свеаборга, отправили в Николаев. Железных дорог здесь нет, мины везли на баржах, по реке Нарве, через Псков, потом по Днепру, и лишь к концу марта они попали в Николаев. Мы к тому времени уже подготовились: на двух пароходах соорудили минные рельсы, для постановки с ходу и даже наладили своими силами выпуск якорных тележек и примитивных автоматов заглубления. Оснастили ими мины Нобеля (системы Якоби не годятся, для них нужна береговая гальваническая батарея), и как раз за три дня до вашего появления отряд в составе «Владимира», «Громобоя», "Вобана", «Херсонеса» и двух минзагов отправился к Босфору, на первую минную постановку.»

- Придется вам, Владимир поднапрячься. Мы, видите ли, привезли девять аппаратов и уйму всякого барахла. В ваши коробки их не запихнуть, да и сажать колесные машины негде, полосы-то нет. Завтра прибудет две роты стрелков и телеги с досками и шанцевым инструментом. Как хотите, а чтобы к концу недели и ангары и полоса были готовы!

- Девять, да наши три, да четыре «Финиста»... - стал считать Энгельмейер. - Это выходит, семнадцать. Где на них газойля-то набрать? Мы, Реймонд Федорыч, последние крохи подбираем, скоро и того не останется. Рубахин ладит перегонный куб, хочет очищать нефть, да только когда он будет готов! И нефти, почитай, нет, всего две дюжины бочек доставили морем из Таганрога...

- Перегонный куб - это хорошо. - ответил Эссен. - Это нам непременно пригодится. А газойля у нас теперь хоть залейся. Завтра на буксире притащим из Севастополя две полные цистерны - летай, не хочу! И масло моторное есть и даже запасные «Гномы». Кстати, поменяйте сразу движок на «тридцать седьмой», ресурс-то, наверное, давным-давно выработан?

Энгельмейер вместо ответа только махнул рукой.

- Здесь пока будут базироваться только наши аппараты - продолжал лейтенант. - Может, еще четвертый «Финист», переставим его на колеса. Только вот, кому на них летать? Нас четверо, Марченко, Качинский да вы - вот и все пилоты.

- А Кобылина забыли? Он уговорил, чтобы его научили летать. Викториан Романович не возражал. Так что одним пилотом больше, а скоро будет еще двое: один наш, бывший наблюдатель, и мичман из местных. Лобанов-Ростовский вернется из Питера – тоже переведем в пилоты. Правда, налет у них - воробей капнул, но ничего, газойль есть, подучим!

- Это вы с Качинским молодцы! - искренне похвалил Эссен. - И вообще, пора нам настоящую школу открывать. Сначала будем учить наблюдателей и мотористов, а там и за пилотов возьмемся. Будем создавать в России боевую авиацию!

- Дяденька мичман! Вас к дальней хате кличут! - раздался звонкий мальчишеский голос.

Эссен обернулся. К ним, сломя голову бежал мальчишка лет двенадцати. Подбежал, перевел дух и выпалил, обращаясь к Энгельмейеру:

- Дяденька Рубахин свой самовар запалил, говорит - непременно надо чтой-то вам показать. Оченно просил!

Где-то я его уже видел, подумал Эссен, и вроде бы, даже здесь...

- Это Васька, ученик рубахинский. - пояснил мичман. - Он с Александрово-Михайловского хутора, напросился к нам. Мы его поначалу турнули, а он, постреленок, упрямый - с мотористами задружился, молоко им с хутора таскал, возился с аппаратами - плоскости от масла отдраить, то-се... Сечас вот помогает нашему великому химику. Все боюсь, как бы не взорвался.

- Значит, хочешь в авиаторы? - спросил Эссен мальчишку. - А не боязно, по небу летать?

- Так ить ваш Петька не боялся! - весело отозвался тот. - Мы с ним дружки были, купались вместе у скал. Он еще из ливорверта пулял, да так громко! Во, глядите!

На чумазой ладошке лежали две гильзы от «Браунинга».

- Это Петька подарил. - похвастался мальчуган. - И брательнику моему тоже!

Эссен кивнул. Воспоминание о юном ирландце болезненно царапнуло по сердцу.

- А я вас, дяденька, знаю - вы приходили, когда летунов хоронили! - продолжал бестактный Васятка. - Вы будьте в надёже, за могилкой хуторские приглядывают...

Лейтенант покопался в планшетке, извлек шоколадный батончик.

- На вот, держи... авиатор!

I

Из мемуаров Велесова

«Ночью прошли Босфор. Ждали грандиозной канонады, дождя ядер, вихрz картечи... Собирались идти на прорыв, паля изо всех орудий, слепя турецких наводчиком лучами прожекторов, поливая брустверы батарей пулеметным огнем - в cамом узком месте ширина пролива всего-то семь сотен метров, и как раз эту узость стерегут тяжелые пушки с обоих берегов.

Босфор - самый опасный участок маршрута, и единственная возможность просочиться в это игольное ушко - ночью, в туман, в плохую погоду. Так что «Морской бык» двое суток отстаивался в открытом море, у входа в пролив, благо, радар и зоркое око «Горизонта» позволяли избегать нежелательных встреч. К вечеру третьего дня погода, наконец, испортилась. Низкая облачность, сплошной туман, снижающий видимость до нескольких саженей - ни один здешний шкипер в пролив не полезет. Румелийского и Анатолийского маяков еще и в помине - англичане собрались их строить, чтобы обеспечить навигацию судам, снабжающим крымскую экспедицию, но по известным причинам оставили эту затею.

На прорыв пошли в темноте, ориентируясь по локатору, на пяти узлах, без огней, беззвучно, на мягких лапах. Старший офицер сулил страшные кары тем, кто посмеет чиркнуть спичкой или хоть на долю секунды включит в каюте свет.

Когда линии берегов на экране радара сошлись почти вплотную, напряжение достигло предела. Расчеты замерли у орудий, команды отдавались даже не вполголоса - шепотом. Ядро из тридцатидвухфунтовки, выпущенное с расстояния в три с небольшим сотни метров способно пробить железно борта, как бумагу. Это, конечно, не осколочно-фугасный снаряд с тротиловой начинкой, но все равно, приятного мало...

Минуты томительно текли; сквозь туман просвечивали тусклые оранжевые пятна - факела на брустверах. С близкого, рукой подать, берега до нас долетали звуки: собачий брех, дребезжание медного гонга, чужая, незнакомая речь. Размеренное пыхтение машин и плеск воды под форштевнем «Морского быка» казалось, оглушали... Прямо по курсу мелькнул желтый огонек, раздались испуганные вопли, и под форштевнем хрустнула скорлупка турецкой фелюги. Мы замерли - вот, сейчас ударят колокола, забегают люди с фонарями, загрохочут тяжелые пушки. Минуты томительно текли, крики несчастных, погибавших под винтами "Морского быка" давно стихли и... ничего!