Андрей Киселев - Борт 556 (СИ)

Приподнялась надо мной и смотря своими черными убийственной красоты глазами. Глазами печальными и тоскливыми. Какими-то отрешенными и не живыми уже. Мертвыми глазами. Глазами покойницы.

Она провела правой рукой и пальчиками по моему лицу, по губам и щекам, и произнесла - Колючий - произнесла моя Джейн - Небритый и колючий и такой любимый.

Джейн подняла свою с моей груди голову. И поцеловала меня в губы. Но уже не так как раньше, а по-другому. Словно, уже прощалась со мной. Прощалась навсегда.

Джейн произнесла на уже четком русском с грустью - Я так и не надела то черное для тебя любимый вечернее черное платье. Прости меня, Володенька.

В ее черных как бездна самого океана неподвижных глазах стояли слезы.

И она, молча, встала и пошла, мелькая голыми своими овалами красивых черненьких от загара переливающихся в свете луны и звезд через иллюминатор окна моей медицинской каюты девичьими бедрами. Пошла к выходу из моей каюты. Дверь так и была не заперта. И, она встала на пороге ко мне, обернувшись и глядя на меня, лежащего на больничной постели. Почти, нагая. И босая. В одном своем, теперь желтом купальнике.

Джейн переступила через порог двери. И пошла, не оглядываясь по длинному корабельному коридору круизного судна.

- Джейн! - вырвалось у меня из груди - Джейн! Куда ты?! Джейн! - я вдруг соскочил на свои ноги, даже не заметив этого, и подлетел к выходу и двери. И выглянул в коридор. Выглянул в коридор, которого не видел до этого. Первый раз из больничной каюты, где лежал совершенно один.

Джейн обернулась. Она посмотрела на меня, теперь как-то тоскливо и вышла в коридор между каютами. Я как ненормальный соскочил с постели и не заметил, что мои ноги зашевелились. И я, бросился за любимой вдогонку.

- Джейн! - кричал я - Подожди не уходи, любимая! Но, она уже была в конце коридора пассажирского судна, и силуэтом. И, не оборачиваясь, растворилась за углом поворота.

Я летел как ошалелый за ней до того поворота. Шлепая босыми ногами, я пролетел повороты и лестницы, ведущие наверх к выходу на нижнюю палубу пассажирского, идущего по океану английского круизного лайнера.

Ни кого не было на моем пути. Весь корабль спал. И только я как безумный летел босиком по деревянной, теперь палубе к перилам ограждения корабельного борта.

Я вылетел на выходящий к озаренному светом раннего утра, выступающему наружу, как и другие на этой палубе смотровым пассажирским балконам.

Там стояла у поручней ограждения моя красавица Джейн.

Она стояла в желтом своем купальнике. И была озарена уходящим в рассвет светом звезд и луной. Все ее тело блестело черным загаром в свете исчезающей в рассвете луны. От округлых бедер голых до самых ступней ног от тех узких плавок и широких женских ягодиц. До верха девичьих черных от загара как все ее тело плечей. Она вся переливалась своим смуглым, почти черным загаром в утреннем ярком солнечном свете восходящего солнца.

Джейн стояла спиной ко мне, облокотившись о те бортовые поручни ночного идущего по ночному Тихому океану лайнера.

Джейн стояла, повернув свою женскую черноволосую головку ко мне.

Она смотрела на бегущего к ней меня по длинному поперечному узкому коридору, ведущему к бортовому выступающему в океан из бортовой оконной палубной надстройки балкону.

Ее длинные вьющиеся на ночном океанском сильном ветру черными, как смоль змеями локоны волос. Переплетались и путались на ее плечах, и спине. Они, развиваясь, оплетали девичье Джейн, в золотых колечками в ее миленьких ушках сережками, такое же миленькое, повернутое ко мне личико. Личико с черным, как сама ночь, прощальным и смотрящим на меня из-под черных в косом изгибе бровей взором печальных и страдающих обреченной горечью неразделенной любви глаз.

Посмотрев на меня, она повернула взор своих глаз в сторону океана. И, отвернулась от меня, глядя в синие бушующие и не спокойные за бортом пассажирского круизного лайнера волны.

Джейн отвернулась в сторону океана, не глядя уже на меня.

Она стояла и смотрела, куда-то в океан. И ничего не говорила. Она глядела просто, куда-то не отрываясь, взявшись своими черненькими от загара голенькими руками о поручни борта балкона. Выгнувшись, как делала всегда, назад узкой девичьей голой загоревшей спиной в гибкой как у русалки талии. Выставив вперед жгучему утреннему восходящему на заре солнцу, свой голый овальный черненький круглым красивым пупком девичий животик.

Джейн стояла в каком-то, еле заметном бликующем на утреннем ярком солнце лиловом свечении. В его ореоле, идущим от ее самой. От ее черненьких босых девичьих маленьких ступней. По ее вверх голеням полненьким икрам, коленям и овальным бедрам и широким ягодицам Джейн кругленькой женской попки в узких купальника желтых плавках. Подтянувший промеж женских ляжек ее волосатый с промежностью лобок. И стянутых тугими тонкими пояском и лямочками под выпяченным вперед в сторону океана, и балкона. Тем голеньким сексуальным животиком. До самой ее подтянутой туго желтым лифчиком полной трепещущей в тяжелом страстном дыхании сверкающей загаром девичьей груди. Стянутой туго треугольными лепестками как парусами нашей затонувшей мореходной яхты Арабеллы лифчика. Застегнутого туго, на ее женской узкой загоревшей спине.

Свет перемещался ярким, но колеблющимся свечением по ней. И расходился лучами в стороны. На тоненькой под развевающимися черными, как смоль волосами ее шейке. И расходился ярким свечением от ее боком повернутой ко мне в профиль ее миленькой красивой чернявой головки. Он тонкими острыми мерцающими лучами расходился в стороны.

От ее Джейн лежащих на поручнях ограждения выступающего в океан балкона черненьких от плотного ровного загара рук. Этот лиловый призрачный и не объяснимый свет. Тот свет, о котором говорил судовой корабельный доктор Томас Эндрюс. И сам капитан судна Эдвард Смит. Будто бы я был весь, тоже покрыт этим светом плавая на волнах в окружении дельфинов. Свет, моего спасения. Свет, спасший мне жизнь. Свет, хорошо различимый на ярком утреннем свете. Свет, моей Джейн.

***

Джейн смотрела, куда-то вдаль в океан. Куда-то туда на восход за кромкой горизонта яркого горячего утреннего солнца.

- Прости меня, любимая! - я прокричал ей, любуясь ее полунаготой. Знакомой так моим мужским рукам. Замедляя бег по корабельному спящему каютами коридору. Я сбавил темп передвижения. И осторожно, приближался к своей призрачной, теперь любимой. Медленно приближаясь, боясь спугнуть это ночное еще, красивое и радостное моему влюбленному сердцу видение, произнес еще раз - Прости!

Я осторожно шел на яркий тот лиловый свет, касаясь пальцами рук, и ладонями стен длинного коридора.