Алексей Доронин - Дети августа

Подсказал, а теперь начал об этом жалеть. И потому что боялся, и потому что больно было рвать все нити. Те, что связывали его с прошлым, со старым миром, где он был молод и полон сил и надежд.

Старик вскочил, словно от удара током.

«Пойти и проститься с городом».

Да, он должен это сделать, потому что, когда все проснутся, будет поздно. Проститься одновременно с двумя этапами жизни. Этапом довоенным, на который пришлось его прекрасное детство, по недомыслию казавшееся ему ужасным, в этом месте, где цвета золы, пепла и копоти были главными красками задолго до ядерных ударов. И послевоенным, когда он пришел сюда после месячного перехода сквозь ледяную стужу — уже на пепелище, к радиоактивной воронке. Двумя этапами разделенными, словно разрубленная пополам картина, огненной диагональю — днем 23-го августа 2019 года.

В первой из этих жизней он был студентом и аспирантом. Во второй оказался бродягой и воином поневоле. Но все это был он. И все это было уже в прошлом, под которым их исход подведет финальную черту.

Картонная обложка от старой энциклопедии, обтянутая плотной тканью. Прошитый черными сапожными нитками и проклеенный пахучим самодельным клеем корешок. Книгу надо обязательно взять с собой. Это его главное сокровище. В ней все размышления и мысли о человеческой истории. О причинах того, что произошло с миром и людьми.

Плотная бумага уже успела пожелтеть. Основная часть труда была напечатана на пишущей машинке. Только первые десять глав он набрал на компьютере и распечатал на принтере, пока те у них еще были. Шрифты тоже отличались — вначале ровные, как из типографии («печать офсетная», так вроде бы это называли когда-то). Потом косые, словно пьяненькие: где-то слишком жирные, с потеками чернил, а где-то наоборот, бледные, плохо различимые. За время работы он сменил два принтера и четыре машинки — найти новую среди антикварного старья иногда было проще, чем ремонтировать. Чего только не найдешь, проверяя давно закрытые предприятия, заброшенные склады и деревни, вымершие еще до ядерной зимы, в мирное время!

Александр Данилов-старший закрыл книгу и сунул ее в свой рюкзак. Встал, расправил плечи, поднял голову, будто стряхнув с себя многолетний груз. Глянул в зеркало — и остался доволен. Жалости его вид больше не вызывал. Теперь можно пойти и взглянуть на то, что осталось от города его детства, в последний раз.

«Отряхнем его прах с наших ног».

Он вышел, в сенях надел калоши и старую куртку, сунул в карман флягу с водой и кусок хлеба. Ничей сон он не потревожил. Осторожно закрыл за собой дверь и на цыпочках прошел мимо окна кухни. На крыльце он взял свою стариковскую палку (жена упорно звала ее «бадашок»). Путь предстоял неблизкий, вдруг устанет спина?

На жухлой траве лежала роса. С неба слегка накрапывало. В будке сонно заворчала Жучка, но, узнав хозяина, шум поднимать не стала. Он кинул ей горбушку хлеба. Ему самому хватит и маленького кусочка, с годами он ел и спал все меньше.

Так и не встретив никого из соседей, Александр миновал околицу и зашагал в сторону темневших вдали многоэтажных домов, где уже пятьдесят лет никто не жил.

Солнце и ветер звали в дорогу. Пока — близкую, а чуть позже — и дальнюю. Почти как раньше. Только теперь он будет не один.

В эту ночь ему опять снилась зима. Звенящая пустота, окрашенная в десятки оттенков белого и черного, описать которые словами он никогда бы не сумел.

Во сне они с дедом шли по главному проспекту города, где все то ли умерли, то ли вовсе никто никогда не жил. Заледенелые дома были похожи на скалы, а улицы, обрамленные сугробами — на замерзшие реки между ними.

Кем надо быть, чтоб согласиться жить на такой высоте, где впору селиться только птицам, когда над головой такая масса бетона или кирпича? Сам Сашка, которого в семье все называли «Младший» — точно бы чувствовал себя неуютно.

Но это место не нравилось ему по другой причине. Оно было открыто враждебным, чужим и опасным. Был вроде бы день, но даже свет был холодным, будто доходил до земли, проходя через толщу воды.

Они обходили вмерзшие в землю автомобили — маленькие, на четырех человек, всех форм и размеров, и большие грузовые с кузовами разных видов. И те, что еще длиннее — с кучей окон, которые звались автобусами.

В какой-то момент у ног деда возник Арни. Во сне Сашка отметил не то, что собака появилась ниоткуда, а то, что на ней нет ошейника. Пес покружился вокруг них, втягивая носом воздух, и с лаем забегал вдоль ряда машин. Он явно тоже чувствовал себя не в своей тарелке. И так же неожиданно исчез, скрывшись в каком-то дворе или переулке. Его появление и исчезновение не вызвало у Сашки вопросов. Лишь после пробуждения.

Только что кругом не было ни души, и вдруг, как это бывает во сне, Сашка осознал, что они с дедушкой идут не одни. Вокруг было полно людей. Все они двигались в одном направлении. Правда, ни один из них не показался знакомым. Люди проходили мимо — зыбкие, размытые силуэты, похожие на одну шевелящуюся массу, прозрачную как стекло.

Младший сообразил, что никогда в жизни не видел столько людей разом и что у них в деревне не наберется и сотой части, но опять не удивился. Во сне почти невозможно удивиться. Можно испугаться, обрадоваться, даже почувствовать голод или усталость — но не удивление.

Некоторые строения, мимо которых лежал их путь, Сашка узнавал.

Тут был стадион… место, где занимались «спортом». У них вместо этого была работа на свежем воздухе. Был и цирк, где когда-то жили в клетках клоуны с красными носами и жонглеры, подбрасывавшие в воздух всякую всячину, и разные звери… даже огромные слоны размером с сарай и тигры, похожие на огромных кошек, только вместо мышек у них люди. Был и театр — место, где специальные люди-актеры валяли дурака, изображая из себя кого-то другого на потеху зрителям. Был и вокзал. Отсюда уходили поезда — огромные машины, идущие по положенным на землю рельсам. Как и большие здания, рельсы и столбы железных дорог были такими массивными, что проще было поверить, что их проложили сказочные великаны, а не человеческие существа. Но это построили люди. Поезда он любил и много про них читал.

Но больше всего было тут домов, которые назывались жилыми — высоких, поделенных на клетушки-квартиры, в каждой из которых могло проживать по одной семье. От мысли, сколько всего людей вмещал в себя город, у Сашки всегда болела голова.

Внезапно частокол из полуразрушенных зданий расступился, и они оказались на высокой платформе: то ли на мосту, то ли на набережной. Под ногами асфальт сменился бетоном. Перил не было. Почему-то и в голову не пришло, что должны быть перила.

Если бы это было наяву, то его бы обжигал холодный ветер. Во сне заменители чувств тоже были, но настолько слабые, что не отвлекали от открывавшейся глазам картины.