Алексей Доронин - Дети августа

«Я жалкий трус. Я не хочу видеть, что будет, когда они узнают».

Лучше в огонь и под пули.

Из рассказов деда Сашка знал, что после потери по-настоящему больно будет потом, через пару дней, а может, через неделю. И ненависть — хорошее обезболивающее. Когда ненавидишь… почти не больно. Не было ему больно и когда он кольнул себя острием «Ка-Бара» в тыльную сторону ладони, прошептав пару фраз, смысл которых был в том, что не знать ему покоя, пока последний из отнявших у них мир не ляжет такой же бесформенной кучей, как легли Упырь, Гришка или гнусавый.

Несколько капель крови упали на снег.

Он даже не заметил, как что-то бухнулось перед ним на развернутый кусок целлофана.

— На, лопай, — услышал Данилов, поднимая глаза. — Только не будь трусливым, как эта зверюшка. Если хочешь жрать — так и скажи. А колоть себя не надо. Это не по-мужски. Чужих будешь… и не так, а поглыбже.

Когда парень подошел в тот угол, где они устроили лежанку для бабушки Алисы, то увидел, что Гоша сидит рядом с ней, перебирает ее седые волосы и повторяет:

— Мама, мама, мама-мама…

Если бы у Александра и были какие-то сомнения: идти или остаться — они бы исчезли теперь. Парень увидел, как старуха приподнялась на своем жестком ложе и что-то сказала сыну — старшему, а теперь и единственному, и погладила его по огромной лобастой голове, стриженной под горшок. Что он понимал в жизни? Этот большой ребенок, который лет до пятнадцати пытался забраться ко всем на руки, хотя весил уже не меньше теленка.

«Ну, сволочи. Молитесь…»

Они шли параллельно дороге, не выходя на открытое место, шаг в шаг. На ветвях серебрился иней. По свежему снегу следы на дороге — от шин и от ног — были хорошо заметны. Да чужаки и не прятались.

К полудню они поняли, что возле старой станции техобслуживания и заправки колонна разделилась. Часть вещей захватчики перенесли на свои грузовики и укатили на запад, забрав с собой и «бурубухайку», и машину киселевцев. Это была хорошая новость. Значит, их осталось меньше, и они, скорее всего, махнули рукой на тех, кого им не удалось поймать.

Четкие следы колес перемежались глубокими следами ног. Пленные или часть из них по-прежнему шли на своих двоих. Почему их заставляют идти пешком? Почему не посадят в освободившиеся фургоны?

Похоже, многое из грузов пришлые оставили на тех же прицепах, на которых оно им досталось. И теперь покорные лошадки, поменявшие хозяев, послушно тянули повозки обратно на север, к Новокузнецку. А людей гнали рядом. Тракторов тоже не было видно. Либо их угнали куда-то, либо бросили, слив топливо.

Личные вещи захватчики просто выкидывали на дорогу. И лежали в замерзшей дорожной грязи чьи-то тапочки, столовые приборы, игрушки, битая посуда, бусы… все то, что отец говорил не брать. Но в каждый тюк и каждую сумку вождь не мог заглянуть.

Все это лучше любого указателя отмечало путь каравана, ставшего конвоем. А еще трупы в снегу. Их было пять за отрезок пути длиной в тридцать километров, все пятеро были мужчинами. Должно быть, пытались бежать или сопротивлялись. В последнее, впрочем, верилось с трудом. Но на снегу тут и там были пятна крови. Сашка знал их всех только по именам. А самым последним был Пашка. У него была дыра во лбу и не хватало трех пальцев на руках. Он уже начал обрастать, как бородой, инеем.

«Бойся холодных. Они заберут твою кровь».

При обнаружении каждой такой находки во время кратких вылазок на шоссе лица уцелевших еще сильнее каменели.

— Не подходите, — остановил их Пустырник еще в десяти метрах от трупа. — Назад!

Он проверял все тела, но пока ничего опасного не находил.

В этот раз было иначе. Он вернулся к своим, неся на ладони ребристую гранату размером с кулак.

— Растяжка. Не пожалели «эфки», гады. Криворукие поставили и на криворуких. Батя меня учил и посложнее снимать.

— Знают, что мы идем, — промолвил дед Федор.

— Нет. Могут просто перестраховываться. Или боеприпасов у них хоть жопой ешь.

Ночью в такую погоду невозможно продолжать движение. Колонна остановилась. Встал на привал и маленький отряд ее преследователей, укрывшись под полуобвалившимся мостом.

Пустырник — человек, а не травка — наконец-то дал им нормально поспать. Ветер кружил над их головами снежные вихри.

Но в эту ночь — первую ночь новой совсем не радостной жизни Младший не мог уснуть. Да и был ли он теперь младшим? Или последним?

Тревога мешала спать. За деда, который пропал, и неизвестно, жив ли. За Женьку. За Киру. За нее — сильнее всего. Мысль о том, что она там наедине с этими тварями, заставляла его скрипеть зубами.

Не он один так себя чувствовал. Люди вокруг него тоже кипели от гнева. Давались страшные клятвы. Резать, давить и рвать на куски. Ненависть — слишком мягкое слово. Хотелось, как бешеным псам, вцепиться врагам в глотки, чтоб даже мертвым им не смогли разжать клыков.

— Пять часов на сон! — объявил командир, как-то незаметно им ставший, и они расположились на отдых. Люди слушались Мищенко, хотя еще недавно на него ворчали.

Хотя какой это отдых? Многим не спалось. Ненависть придавала сил и толкала вперед, и теперь было трудно разрядить этот запал и ослабить скрученную внутри пружину. Впереди за снежной пеленой виднелись огни костров — это грелся конвой каравана. Пару раз проплыли маленькие огоньки — фонари. Огоньки поменьше могли быть только горящими самокрутками. Враги чувствовали себя хозяевами и совсем не скрывались. Их транспорт расположился возле Автоцентра, где когда-то продавали легковые машины «Таёты». Сашка с пацанами как-то бывал в этих краях.

Несколько авто, насквозь ржавых, но сохранивших былые закругленные очертания, и сейчас стояли там, прямо в здании.

Снаружи разместились украденные телеги и несколько грузовиков чужаков. Они стояли вплотную к целому морю автобусов — когда-то синих и зеленых, а теперь бурых, о которых дед еще маленькому Сашке рассказывал.

«Это обычные маршрутки и междугородние автобусы. Их, видимо, реквизировали, чтоб часть людей вывести в загородную зону. Но не успели».

То, что они были пустые и целые, отдавало какой-то странной жутью. Призрачные автобусы, которые высадили своих пассажиров на неведомых вокзалах, а потом собрались сюда. Даже их стекла были нетронутыми и плотно закрытыми.

А теперь разведчики разглядели, что часть пленных набили именно внутрь этих ржавых автобусов — самых целых и крупных, заперев двери снаружи.

В проходах между железными исполинами то и дело прохаживались автоматчики. Главные силы врагов расположились в самом павильоне.

Пустырник был неумолим — нападать сейчас рано. Надо ждать момента. Все, что пока можно сделать, это только укусить их. Но за каждого убитого, говорил он, зарежут десять-двадцать заложников.